неловко перед ней, а она – смеётся тихонько.
– Разве хороша?
– Приворожишь и без колдовства.
– Да ну?
– Будто не знаешь?
– Ей-богу, не пробовала!
– Оттого, что нужды нет, сами парни льнут.
Весело и тихо смеётся.
– Видно, оттого! – говорит.
В лесу человек упрощается: всё вокруг него просто, всё живёт открыто – и цветы, и птицы, и разное дерево.
Спрашиваю:
– Скучно тебе без мужа-то?
– А ещё бы!
Прищурила глаза. Взгляд у неё острый, щекочет он мне губы и манит сесть рядом с нею. Сел.
Она меня толкнула плечом и тихонько, ласково спрашивает:
– Али поцеловать меня захотелось?
Вздрогнул я.
– Да, – говорю.
– Так ты бы, – говорит, – поцеловал!
А потом, лёжа у меня на коленях, смотрит она в лицо мне и мило говорит:
– По душе ты мне, Егор Петрович!
– Спасибо, мол, Варя!
– Смотрю я на тебя: такой ты простой со всеми и такой скромный, будто и не мужчина. Хороший, видно, ты человек!
Смущают меня её похвалы, а приятно слышать их.
– Не очень я красив, – говорю, гладя её голову.
– Это ничего! – отвечает. – Красоту даёт любовь. Опять же сказано: красна птица перьем, человек ученьем.
Всё больше нравится мне она в речах её, и так хорошо на душе у меня, словно с покойной матерью встретился.
Встали, вышли на солнышко, ходим плечо с плечом, смотрит на нас корова круглым глазом и ласково мычит, кланяются золотые метёлки зверобоя, пряным запахом дышит буквица и любимая пчёлами синь. Поют весёлые птицы, гудят невидимые струны, сочный воздух леса весь дрожит, полон ласковой музыки, и небо над нами – синий, звучный колокол из хрусталя и серебра.
С того дня мы и зажили потихоньку в крепкой дружбе и горячей любви.
Сначала я думал, что она не серьёзно затеяла это, а так, ради удовольствия, но вижу – чем дальше, тем более внимательна она ко мне, а однажды, ласкаясь, говорит:
– До тебя я людей-то словно половинками видела, право! А теперь всё круглее стало.
– Ну, – говорю, – я рад этому. Больше видишь – больше любишь.
Смеётся.
– Тебя?
– Всё житьё.
– То-то!
А в другой раз, озабоченная, молвила:
– По округе пошли про тебя слушки разные, пожалуй – вредные тебе. Полола я огород на скорняковской мельнице, был там Астахов, и говорили они со Скорняковым и Якимом-арендатором, что ты молодых парней не добру учишь, запрещёнными книгами смущаешь и что надо бы обыск сделать у тебя.
– Вот как!
– Да.
– А тебе боязно за меня?
– Ещё бы! Теперь вон какое время – то и дело в тюрьму таскают людей.
– С этим покуда ничего не поделаешь.
