видеть атамана Разина.
– Ромашка, выдь, узнай, кто там шум устроил не ко времени?
В шатре все смолкли, прислушиваясь, вскоре вернулся Роман Тимофеев, на скулах желваки ходят.
– Ну-у, сказывай! – нетерпеливо прикрикнул Степан Тимофеевич. – Что там стряслось? Со стругами что?
– Струги все целы, батько, да измена объявилась!
– Кто? – взорвался атаман и за саблю схватился, словно изменщики уже рядом и вот-вот ворвутся в шатер. – Повесить перед всем войском!
– Камышинский воевода Панов, батько! Подговорил тридцать бывших у воеводы Лопатина московских стрельцов, которые к нам у Царицына примкнули, и ночью с ними бежал!
– Куда ушел? По Волге?
– Нет, батько. Струг, на котором они были, на месте. Должно, мне думается, побегут по Корсунской засеке к Москве, покудова она еще нами не занята.
– Теперь и без сыска ведомо, кто воеводу Борятинского с вожжи отпустил! – тут же подал реплику сотник Михаил Хомутов. – Его ратники были с теми, кто после конных вбежал в обоз!
– Должно, прав ты, сотник, – согласился атаман Разин, всем телом повернулся к Михаилу Харитонову. Лицо налилось такой злостью, что походному атаману стало не по себе, словно это его уличили в пособничестве изменщикам.
– Поспеши, Мишка, на засеку! Каждый пень переверни, а тот камышинский оборотень не должен уйти! Я ему жизнь даровал, он икону в церкви целовал, что не будет иметь злого умысла, а сам сбег! Да еще и стрельцов подговорил! Найди его, Мишка!
– Найду, батько, от моей сабли не уйдет![6]
– Теперь иной вопрос, – немного успокоившись, заговорил атаман Разин, – чем нам такое войско кормить? Дня на четыре, думаю, нам запасов в обозе Борятинского оставлено, поклон ему за это, – пошутил Степан Тимофеевич. На жестких губах атамана пробежала улыбка и тут же пропала под густыми усами. – А далее чем будем питаться?
– Нешто в Синбирске все амбары пусты? – удивился Серебряков.
– Нешто здесь до нас люди не жили? – насмешливо переспросил атаман. – Да и нам не завтра, думаю, отсюда уходить. Что хотел сказать, сотник? – Степан Тимофеевич приметил, что Михаил Хомутов выжидательно смотрит на него, а прервать не решается.
– Знаю, у здешнего рыбного промысловика Степана Трофимова в амбарах соли напасено более десяти тысяч пудов. А это в деньгах тысяча триста рублев, – подсказал Михаил, довольный, что может хоть чем-то помочь казацкому войску в трудный день.
– Ай да сотник – голова! – подхватил Степан Тимофеевич и распорядился походным атаманам, которые должны были отправляться в дальние походы: – Тую соль грузить в возы и брать вам с собой для обмена на харчи. И в ближние села и деревни везти да менять на харч! А у кого на дому деньги будут, то менять и на деньги! А на те рубли покупать харч же! А опосля еще что-нибудь сыщется в обмен, но силой у пахотных и
Камышинский воевода Ефим Панов со стрельцами был схвачен в Корсуни, которая уже к 14 сентября была взята повстанцами. Во время боя все беглецы были убиты.
