альной люстрой в центре потолок, перебирая край простыни восковыми пальцами.
Вокруг сидела немногочисленная родня. Жена-старушка и дочь с зятем. Внука отправили в деревню к сватам. Дабы не травмировать юное создание созерцанием кончины деда.
На лицах, сидящих у смертного одра, была приличествующая моменту скорбь.
– Может все-таки пригласить попа? – нарушил тишину в комнате зять. – Пусть отпустит грехи, и все такое.
– Не надо, отец был коммунист, – всхлипнула жена. – И похороны без священника. Такова его воля.
«Молодец, старуха», – вяло шевельнулась в мозгу мысль, тут же тая.
Затем на потолке стали отображаться картины моего жизненного бытия. С самого начала и до сейчас. Как в калейдоскопе.
Вот я совсем пацан, босой и в сатиновых трусах, скачу по траве на палке. А вот в шахтерской каске и робе долблю антрацит отбойным молотком в забое.
Потом забой превращается в надстройку подводной лодки, где я с парнями в ватниках отдаю швартовы. За этим – фрагменты учебы в высшей школе КГБ в Москве и долгой оперативной, а после следственной и прокурорской работы.
Воспоминания пробудили остатки того, что зовется эмоциями, я наморщил лоб и пошевелил высохшими губами. Жена, наклонившись, что-то спросила и промокнула носовым платком выступившую на моем лице испарину. Я тужился ответить, но не успел.
Дзинь! – лопнула внутри некая гитарная струна. И все исчезло в пучине мрака. А затем пауза с сиплым хрипом, ощущение всплытия, ослепительная вспышка света и вид сверху. Внизу мое тело, рыдающая на груди жена и бледные дочка с зятем.
Твою мать! Я не поверил собственным глазам. Как же это я завис над телом? А кругом пустота. Может, я сошел с ума?!
Опустил, а затем поднял веки. Все осталось по-прежнему. Внизу бездыханная оболочка, вверху я. Неосязаемый и бесплотный. Более того, теперь я услышал рыдания жены «На кого же ты нас оставил!», тонкое подвывание дочери и успокаивающий бубнеж зятя. Что за черт?! Восстановилось все. Зрение, слух и появилось новое ощущение. Висение в воздухе. Или парение. Сразу не поймешь. И тут меня осенило.
Я – теперь душа! Вышедшая из тела. Как часто показывали на «Рентеви» и писали в «желтой прессе».
Я засмеялся. Вот тебе и хухры-мухры. Кому скажи – не поверит!
Осваиваясь в новом качестве, я отвлекся от созерцания того, что внизу, и заскользил вдоль потолка. Медленно и плавно. «Не хило, – защелкали в месте, где должна быть голова, временные связи. – А что же там рассказывали шарлатаны от науки? Мол, душа отделяется от тела в момент смерти и зависает над ним. В виде сгустка невидимой энергии. Вес нетто – девять грамм. Бывает чуть больше. Объективно воспринимает сверху все вокруг, не проявляя себя вовне».
Насчет веса – я его не чувствовал, но попытался заявить о себе, громко завопив:
– Перестаньте выть! Я здесь, над вами!
Реакции внизу никакой. Меня не слышали.
– М-да, дела, – нервно закружил я по периметру вверху, думая, что можно предпринять еще. Однако в голову (или что там вместо нее сейчас) ничего не приходило.
– Ну и хрен с ним – сказал оборотов через пять сам себе, немного успокоившись. – Помер, так помер. Все там будем.
После чего я завис в воздухе меж висюлек люстры (там было тепло) и начал припоминать, что по заявлениям тех, кто вроде как преставился, а потом воскрес, должно произойти с душою дальше. «Какое-то время она будет трепетать над телом и созерцать окружающее, – забубнила память, – а затем понесется по спирали времени в космические просторы. В состоянии близком к оргазму. Что потом – окутано тайной. Полет оборвут врачи. И вернувшиеся будут помнить только то, успели увидеть».
– Небогато, – вздохнул я и подумал: «А вдруг дальше как в Библии? Прилетишь на место, а там Сам, с апостолами, добро пожаловать. И «Аз есмь воздам!». В рай точно не попаду как атеист да еще партиец. Остается только второе». Я поежился.
– Не ссы! – взбрыкнул во мне коммунист. – Все наши там. Опять же Владимир Ильич и товарищ Сталин. Глядишь, организуем революцию.
Воодушевившись таким образом, я стал чуть клубиться над лампами (не иначе, от тепла) и созерцать объективную реальность. Дочь, уведя жену в зал, усадила ее на диван и принялась отпаивать валерьянкой (я это зрел сквозь стену), а зять, встав с кресла, подошел к моему телу.
– Ну, вот и кирдык тебе, батя, – чуть нагнувшись, поправил простыню. – Теперь и выпить будет не с кем. – Всхлипнул.
«Хороший все-таки он мужик, хотя и мент», – расчувствовался я. И тоже проникновенно всхлипнул.
Зять между тем вздохнул и прошел к бару. Извлек оттуда початую бутылку коньяка, набулькал в фужер и высосал до дна. Крякнув.
