он скажет? Кроме того, в Иерусалиме меня как бы смотрел врач…
– Терапевт…
– Сейчас услышишь…
– Сейчас, сейчас…
– Ну сейчас, мама, минутку терпения…
– Он сказал… Но еще…
– Нет, только беглый осмотр…
– Не обольщайся, мама, это никакой не психологический самообман, это беременность. Понимаешь? Беременность! Слишком долго тебе промывали мозги на твоих курсах психологии для киббуцников, теперь ты во всем видишь только «подсознательное»…
– Пока ничего… У меня есть еще время…
– Прежде всего пусть Эфи вернется из армии…
– Через десять дней… Хотя это зависит не только от него.
– Признает он отцовство или нет – не от меня зависит. Что я буду делать – не имеет отношения… Захочу, могу вполне рожать и без него…
– Потому, что Министерство обороны, как я тебе уже говорила, помогает и в таких случаях, даже если у ребенка нет отца… Да, да, как видишь, там относятся, по всей вероятности, либерально…
– По крайней мере, к этому, может, из чувства вины… Я знаю?..
– Мне рассказала Ирис, она выясняла…
– Ирис все знает, мама, она на этом собаку съела. Знаешь, она время от времени отправляется туда, берется за них и не уходит, пока не узнает все, что есть нового. Выясняется, что у детей погибших существуют десятки всяких прав и привилегий, о которых мы даже понятия не имели…
– Я знаю, что тебе этот разговор неприятен. Что ты хочешь, не я его заводила…
– Отвратительно? Ну, это ты преувеличиваешь. В каком смысле «отвратительно»?
– Я же у них пока ничего не просила, и ничего… Чего ты сразу заводишься?
– И про это я расскажу, я же неспроста примчалась к тебе, а ты не даешь мне рта раскрыть…
– Нет, правда, такое впечатление, будто ты боишься услышать мой рассказ, ходишь вокруг да около, переводишь разговор на другое. С того дня, месяц назад, когда я сказала тебе по телефону, что спала с ним… то есть вообще спала с мужчиной… наконец, твое отношение ко мне словно дало трещину, ты стала – не знаю, как даже сказать – растерянной, потеряла точку опоры, упустила, причем навсегда, вожжи, которыми ты направляла своего жеребенка…
– Да, да, вожжи, пусть и такие мягкие…
– Мягкие и незаметные…
– Конечно, конечно…
– Опять ты сердишься? Я не за тем приехала, чтобы раздражать тебя, честное слово.
– Хорошо, допустим, напугал тебя не сам факт, а то, что мне нужно было срочно сообщить тебе об этом на следующее утро. Так что? Даже если я требовала позвать тебя к телефону с плантации, чтобы ты могла услышать об этом великом событии. Что с того? С тех пор ты стала даже переживать – то, что раньше забавляло тебя в моих рассказах, стало пугать, и я спрашиваю себя, стоит ли взваливать на тебя все; выкладывать все, что взбредет мне на ум, все, что происходит со мной и во мне; ничего не скрывать, как будто для нас все еще является законом то, что говорила
