это было невозможно. Эта женщина, – он показал на Таню, – заведующая нашей лабораторией. И она очень странно вела себя в последнее время.
– Что вы несете? – грубо сказал Давыдов.
– В чем была странность? – спокойно спросила доктор, и Давыдов почувствовал к ней благодарность за ее спокойствие. В Никифорове он видел врага, а доктор, как ему казалось, была на Таниной стороне, а значит, и на его.
– Татьяна Петровна стала как-то странно заговариваться, – пояснил Никифоров. – Это заметил не только я. Наши лаборантки тоже не раз спрашивали у меня, в чем дело. Было такое впечатление, что в сознании ее что-то переключалось по несколько раз на дню. То она нормальная – и вдруг чик-чик! – Он показал пальцами на висок. – Что-то у ней сдвигается, и она уже несет полную чушь.
Давыдов сказал:
– Это неправда. Я ее муж. Я ничего такого не замечал.
– Спросите у других сотрудников, – спокойно заметил ему Никифоров. – Я вас не обманываю. Вам все скажут, что с Татьяной Петровной в последние недели невозможно было говорить дольше пяти минут.
– Почему? – снова спросила врач.
– Вот эти самые «чики». Чики, чик-чирики.
– Не фамильярничайте! – крикнул ему Давыдов.
Врач внимательно слушала.
– Но все-таки о чем говорила ваша заведующая?
Никифоров вяло пожал плечами:
– Начинала она всегда о работе. Два-три предложения говорила дельных. А потом шли какие-то странные обрывки фраз. Что-то несвязное, будто бред. Но это не всегда. Иногда можно было разобрать, что она говорит о Боге. Вот как сегодня, например. Вы тоже слышали… – Никифоров повернулся к Давыдову. – А мы на протяжении месяца слушали это каждый день. Нечто о необходимости исцеления души через любовь, что-то о том, что если будет лекарство, которое может вызывать любовь, то через нее можно лечить многие болезни, которые до сегодняшнего дня считались неизлечимыми… Но все так сумбурно, бессвязно. И, честно говоря, слушать это каждый день надоело.
Врач что-то записывала в свои бумаги. Фельдшер тем временем сделал Тане укол. И вдруг одна Танина нога резко поднялась и согнулась в колене. И фельдшер, и Никифоров, стоявшие ближе к Тане, чем Давыдов, отпрянули. А Танина вторая нога вдруг тоже неестественно вытянулась и согнулась. Это было похоже на оживление Терминатора.
– Господи, что с ней?
Врач опустилась на корточки и пощупала Танино бедро, икроножную мышцу, пальцы. Быстро отдала приказание фельдшеру. Тот снова стал набирать в шприц лекарства. Таня стала шумно и редко дышать. Руки ее поднялись верх и беспорядочно скребли воздух.
– Она умирает?! – спросил потрясенный Давыдов.
– Вводи скорее, – шепнула врач, а Никифорову и Давыдову приказала, схватив Танины руки: – Это судороги. Нужно ее держать. Навалитесь оба на ноги.
Дальнейшее Давыдов помнил смутно, как в тумане. Таня опять бессвязно кричала, рвалась, потом наступила глубокая неподвижность, похожая на смерть. Потом Давыдов нес ее на руках по лестнице
