мимо Трои целыми, наконец-то вышли в Палестину и напали на других ваших предков… Да-да, по Емельянову, там тоже жили сплошные русы.
Яузов поперхнулся чаем. Глаза стали круглыми. Сказбуш участливо похлопал бравого генерала по спине, но Яузов, похоже, подавился от открытия, что и вся Палестина, оказывается, была нашей.
Я видел, что разговор опять ушел в сторону, никто все еще не понимает серьезность ситуации.
– Ладно, – сказал наконец Кречет отсутствующим голосом, – Степан Бандерович, распорядись, чтобы обдумали, подготовили предложения… Если надо, пусть создадут еще один комитетик. Чтоб нам голову не ломать, а подмахнуть, не читая.
В тарелках остались одни кости, кое-кому приносили по второму разу, работа министра тяжелее работы грузчика, наконец подали горячий кофе, кому-то чай, только Яузов вынужденно цедил смородиновый морс. Кречет распорядился, чтобы ему подавали только полезное, раз уж не заталкиваем обратно в больницу.
Яузов обиженно сопел, широкие ноздри подрагивали, хватая запахи крепкого кофе. В столовой народу многовато, о конкретных деталях лучше не говорить, хотя здесь телекамеры следят за каждым, и, если кто-то хоть попытается прислушаться к разговору за нашим столом, его мимику запишут, а психоаналитики подадут рапорт за тремя подписями, что именно тот человек подумал, зачем подумал и что думают сами по этому поводу.
Краснохарев, обращаясь к Черногорову, пренебрежительно втолковывал:
– Дума не страшна. Не страшна! Даже эти, которые все требуют чего-то… Ну, соколы которые… Радикалы выискались!.. Нет, они не соперники. Несерьезные слишком. На них никто не взглянет. Даже наша Светланочка…
Светлана, молодая и краснощекая, как кустодиевская купчиха, нимало не огорчившись таким сомнительным комплиментом, деловито расставляла чашки, Краснохареву налила в его большую с павлином на боку. Краснохарев следил с удовольствием. А вечный оппозиционер Коломиец покачал головой:
– Это вы напрасно. Я – радикал! И горжусь этим. Мы как раз и нравимся женщинам своим радикализмом… или, как теперь говорят, крутостью. Вот вы, Светлана, смогли бы полюбить радикала?
У нее от удивления распахнулся хорошенький ротик:
– Ради… простите, ради чего?
Краснохарев поперхнулся, кофе из его павлиньей выдуло досуха, зато в казенных чашках Когана и Сказбуша прибавилось. Коган в испуге отшатнулся, а Сказбуш холодно посмотрел на главу правительства, движением бровей подозвал официанта:
– Смените скатерть. А мне – другой кофе. В чистой чашке.
Светлана в панике обмахивала салфеткой Когана, на рукаве костюма от Кардена расплылись коричневые пятна, Краснохарев, все еще булькая, как закипающий чайник, развел руками и, не в силах говорить от смеха, указал на сердитого Коломийца: мол, из-за этого… как его… ради… того, чем он назвался… он виноват, его бейте.
Официант мигом вернулся с подносом, полным чашек. За столом все еще царило оживление,
