оборудование. Кроме этого, в комнате имелся радиоприемник и несколько пивных кружек, полученных во время студенческих вечеринок. Как писал Бернейс, режиссер фильма о нацизме не смог бы найти более убедительной декорации[277].
Одним из первых бизнесменов, посетивших Третий рейх, стал председатель правления британского журнала «The Spectator» Эвелин Ренч. Он приехал, чтобы «понять точку зрения другого человека». Ренч отрицательно отозвался об антисемитской политике государства, но попытался поставить себя на место немцев. Его друзья из Германии не сомневались в том, что антисемитизм на государственном уровне скоро закончится. Немцы говорили Ренчу, что их страна только что пережила почти бескровную революцию, а, как сами англичане знают из истории, во время революций происходят не самые приятные вещи. Вспомнив поведение и тактику отрядов черно-коричневых[278], Ренч, который всегда находил повод успокоить себя и окружающих, признал, что неприятные инциденты случаются не только в Германии. Англичанин решил, что причиной антисемитской кампании было определенное недовольство широкой общественности тем, что во времена кризиса и безработицы «некоторые граждане получали непропорционально большую часть бонусов». Хотя в Берлине Ренч лично слышал, как молодежь выкрикивала антисемитские лозунги, он почему-то пришел к выводу, что правительство очень скоро закончит политику антисемитизма. «Самое лучшее, что мы можем сделать для немецких евреев, – писал он, – это сохранить беспристрастное отношение к Германии и показать, что мы хотим понять желания немецкого народа»[279].
Многие англичане, посетившие Третий рейх в первые недели его существования, были согласны с Конвелл-Эвансом. Они вспоминали гостеприимное отношение, чистые и опрятные дома, заботу крестьян о своей земле, пиво и, главным образом, общение с обычной воспрянувшей духом немецкой молодежью, которой было гораздо больше, чем агрессивных коричнерубашечников. «В воздухе запахло весной», – писал американский писатель Мартин Флавин в марте 1933 г.:
«Почки набухают и лопаются. Кругом чистота и красота. Никакого даже минимального намека на беспокойство. В деревне – красиво и тихо, а в городе слышно даже, когда булавку уронят. Франкфурт-на-Майне (в котором написаны эти строки), возможно, самый красивый маленький город в мире. Наверное, у меня есть предрасположенность к немцам и всему немецкому. Чистота, эффективность, порядок, умение – мне это нравится. Мне нравится молодость, сила и ощущение того (неважно, правда это или иллюзия), что все куда-то движется, что есть цель. Мне нравится трагизм их судьбы, они опоздали и с такой трогательностью стараются наверстать упущенное. Я вижу великолепную иронию в желании догнать то, что у них, вполне возможно, уже есть, и ждет только появления густого черного облака, зависшего на небе на востоке»[280].
Впрочем, следующий пропагандистский трюк Геббельса наверняка
Robert Bernays,
Black and Tans (
Evelyn Wrench, ‘What I saw in Germany’,
University of Chicago Library, Special Collections, Martin Flavin papers, Box 1, Folder 9.
