мне поднималось негодование. Было очень обидно за Никиту. Он одолел серьёзного соперника, причём не грубыми мускулами, а силой ума, убийственной, циничной иронией. И вместо того чтобы достойно отпраздновать победу, в одночасье лишился разума, как Аякс.
Я лишний раз порадовался, что Румянцев и Шайхуллин не застали этого безобразия, хотя, возможно, в их присутствии Никита сдержался бы и не довёл себя до потери облика.
Неловко было и перед Мултановским: Андрей Викторович осторожно шевелил Никиту, делая вид, что тот ещё вменяем, пытался вывести на разговор об общем чеке. Как ни странно, это ему удалось, брат шатко вышел в раздевалку, вернулся с кошельком, вытащил, не считая, деньги, а после снова уселся бомбардировать пол слюной.
Зазвонил Никитин мобильник. Я решил ответить и услышал голос Алины:
– А этот уже что, лыка не вяжет? Буду минут через двадцать…
Я ответил ей, что “этот” задремал.
Но Никита не спал. Во хмелю брат производил обманчивое впечатление человека незлобивого. Но стоило ему заметить, как Шелконогов показывает Чернакову, Мултановскому и Пенушкину, как он кого-то когда-то с одного удара вырубил, Никита тут же вскочил, произнёс с шалой ухмылкой:
– Боковой!.. – и залепил кулаком в стену.
От удара древесина треснула пополам, продырявив гипсокартон до кирпича. Я подумал, что Никита наверняка переломал себе пальцы или вышиб суставы, но всё обошлось декоративными ссадинами на костяшках. После демонстрации силы Никита опять плюхнулся на лавку. Но благостный настрой его покинул. Взгляд стал недобрым, зыркающим.
Одеваться он не хотел. Ему понравилось ломать тарелки. Он брал одну, сдавливал, пока тарелка не раскалывалась. Получившиеся половинки Никита мрачно бил об пол.
Мултановский вызвал “трёх богатырей” – администратора Алёну Ильиничну, та лаской переманила Никиту в раздевалку. Там мы кое-как облачили Никиту – он всё порывался ещё что-нибудь испытать на прочность – шкаф-пенал, дверь, кожаное кресло…
Снова позвонила Алина, сказала, что подъехала. Никита не потерял способность к ходьбе, и отвести его к машине оказалось задачей посильной. Я попрощался с красивой Алёной Ильиничной, зачем-то извинился за дебош, на что она безмятежно отмахнулась – мол, обычное дело…
Во дворе было по-ночному свежо и промозгло. Накрапывал колючими песчинками снежок. Он чуть опушил газоны и бортики фонтана, мерцал, искрился в лучах прожекторов, подсвечивающих мокрую брусчатку.
Алина зябко переминалась возле “лендровера”. На ней была меховая куртка, из-под которой торчала белая растянутая фуфайка, и обтягивающие джинсовые лохмотья – те самые, в которых я увидел её в первый раз. Она заметила нас и выбросила окурок. Хотела придавить его сапожком, но ветер раньше унёс, закружил оранжевую искру.
Валере, помогавшему мне вести Никиту, Алина буркнула:
– Спасибо, – но прозвучало это больше как упрёк, а не благодарность. Мне просто кивнула,
