а у другого почти отняла рассудок. А то, что они пишут, меняет всё. Они разрывают шаблон. Они модернисты. Такие, как Золя и Диккенс, передают эстафету таким, как Мэнсфилд и Рильке – двум великим бездомным писателям, великим изгоям. Она была новозеландкой, а он – кем он был? Австрийцем? Чехом? Богемцем?
В книге он довольно богемный, – говорит Ричард.
Не в этом смысле, – говорит она. – Послушай. Британская империя и Германская перемалывают друг друга, словно два исполинских жернова, миллионы уже погибли, а они снова собираются перемолоть другие миллионы в следующей войне. Это было бы что-то с чем-то, Дубльтык. Ей-богу, что-то с чем-то. Скажи Терпу. Тоска по обалденному имперскому прошлому.
Я тебя слышу, – говорит он. – Да.
И за всем этим, – говорит Пэдди. – Все, что может значить гора.
В каком смысле, что может значить гора? – спрашивает Ричард.
Бог им в помощь в их швейцарской деревеньке, – говорит она, – и все эти огромные зазубренные акульи зубы Бога вокруг, как будто они уже на языке в гигантской пасти. В Швейцарии, так называемой нейтральной зоне, в воздухе тоже носятся споры следующей дозы имперского фашизма, которые переносятся по воздуху, как испанка.
Да, – говорит Ричард. – Точно.
(Боже, – думает он при этом. –
Что весь мир будет без нее делать?
Что я сам буду без нее делать?)
И это только начало, – произносит она. – Будет еще больше. Гораздо, гораздо больше. Я подумаю. Сделаю кое-какие заметки, хорошо, Дубльтык?
Ричарда переполняет физическое облегчение, как будто кто-то только что включил у него внутри теплый душ. Вполне возможно, он даже протекает от облегчения. Он смотрит на свою одежду, чтобы убедиться, что это не так. Это не так. Он снова поднимает голову.
Спасибо, – говорит он. – Пэдди, ты лучшая.
Но я не могу сделать все это за тебя, – говорит она.
Нет-нет, на это я даже не рассчитывал, – говорит он.
Он ей подмигивает. Она остается невозмутимой, с каменным лицом.
Ты и твои хотелки, – говорит она. – Да ты бы заставил меня прислать с того света историческое исследование, загробное эссе – Рильке то, Мэнсфилд сё, и даже тогда бы пожаловался на почерк.
Пэдди, – говорит он.
Тебе придется думать своей головой, – говорит она.
Я недотепа, Пэд, – говорит он. – Тебе ли не знать.
Нет, у тебя всегда был талант: ты видел голоса, – говорит она.
Ха, – говорит он.
(Недаром он ее так любит.)
Но тебе придется быть жестким, – говорит она. – Жестче, чем ты есть. Придется быть готовым сказать Терпу, с чего начинать.
Сделай эти заметки, Пэд, – говорит он.
Всегда можешь справиться в своем стареньком iPad, – говорит она.
Их старая шутка. Они смеются, как школьники. Под сводом прихожей появляется близнец, впустивший его через входную дверь.
Нам
