пятиэтажку как на форт, который придется брать штурмом. – Я очень благодарен вам за помощь. Но в личные дела я не собираюсь посвящать никого. Даже своего гида.
– Хуан Солано. – Мой изменившийся голос заставил кубинца насторожиться. Не знаю, чего он ожидал, но только не того, что за этим последовало. – Как тебя по отчеству?
– Что? – переспросил Хуан. – Зачем тебе, Ника?
Он был настолько сбит с толку, что даже не заметил, как просто мы перешли на «ты».
– Какое у тебя отчество? – с нажимом повторила я, втайне надеясь, что сейчас он произнесет что-то вроде «Мануэль-Антонио-Мария-Анна-Эстебаль».
– Это не твое дело, – отчеканил мой подопечный, навылет прошив меня своим ледяным взглядом. И я наконец-то поняла, на кого он похож.
– Не хочешь говорить? – Один Бог знает, чего стоило мне сохранять видимость спокойствия. – И не надо. Я скажу тебе свое. А то все Ника, да Ника… Как собачонку зовешь, честное слово. А у меня очень красивое отчество. И фамилия под стать… Разрешите представиться – Ника Валерьевна Евсеева. Удивлены, сеньор Хуан Солано? Или в России вас все-таки лучше называть: Иван Валерьевич Евсеев?
Он что-то пробормотал по-испански, но мне не понадобился переводчик, чтобы его понять.
– Этого не может быть, – сказал мой брат Хуан, глядя в пустоту голубыми отцовскими глазами. – Этого не может быть.
Глава вторая
Наша семейная сага вполне годится для нескончаемой латиноамериканской мелодрамы. И я бы с интересом почитывала ее на ночь, если бы речь шла о ком-то другом. Все началось с того, что в один из поздних глухих вечеров, когда за окном так же сыпал неуемный декабрьский снег, в дверь нашей квартиры постучала почтальонша. Мне тогда было что-то около пяти, но я прекрасно помню выражение жалости и любопытства на ее исхлестанном метелью лице. Наверное, мама, что-то почувствовала – все-таки цыганской крови в ней было больше, чем во мне. Она не стала читать косо наляпанные на бланк слова в присутствии пожиравшей ее глазами женщины, и, расписавшись в квитанции, вежливо но настойчиво выпроводила ту за дверь. Потом прижала телеграмму к груди, прошла на кухню, пестревшую недавно поклеенными обоями и, опустившись на стул, резким движением перевернула серый листок. Ничего не понимая, я подлезла под материнскую руку, стараясь прочесть уже знакомые, но еще непривычные буквы, и впервые в жизни услышала, как мама плачет.
Все оказалось просто и сложно одновременно. Просто потому, что мой отец, как и сотни тысяч других мужчин, бросил свою жену и дочку, о чем и уведомил нас с помощью телеграфа. А сложно… Тогда это было сложно. Потому что разлучница оказалась не просто аспиранткой университетской кафедры, которую он возглавлял, а в придачу еще и знойной мулаткой с воспетого многими нашими поэтами «острова свободы». Короче говоря, с Кубы. Причем тут Куба? А притом что мой отец, – Валерий Павлович Евсеев, молодой, но уже известный в узких научных кругах биолог, был приглашен на место заведующего кафедрой
