с горящими глазами и раскрасневшимся лицом, снова эффектно читал свои стихи. Песни петь он не рискнул. Не помогли никакие уговоры и даже появившаяся откуда-то гитара. Одним словом, прощальный ужин удался.
Стоя в дверях, Краснов долго жал руку Александру Леонидовичу и рассыпался в восторгах его голосу и пению. Старший Фирсанов не часто выслушивал дифирамбы по этому поводу, а посему с благожелательной улыбкой кивал в такт словам Александра. Для Саши Краснова Леонид, видимо, оказался в родственном кругу, поэтому последовал принятый в его семье ритуал крепких мужских объятий.
– Откуда завтра пароход? – спросил Саша, когда весь «сок» из Леонида уже был выжат.
– Ниоткуда.
– Ты что, передумал ехать?! – ужаснулся Краснов.
– Нисколько. Только отсюда я не поплыву.
– Это ещё почему?
– Если прямо из Портсмута до Кейптауна, то Сила Яковлевич опасается, что с англичан станется, как он говорит, «чинить каверзы». Так во избежание оных я завтра с Витебского отправлюсь в Одессу. Далее через Стамбул и Александрию в Лоренцу-Маркиш, а далее поездом в Трансвааль. – Кто бы мог подумать, что оброненное капитаном название порта станет теперь для Фирсанова предпоследней, но важной точкой назначения. – А дальше железной дорогой до Оранжевой республики, а там на лошадях до места назначения.
После ухода Краснова отец и сын долго сидели в кабинете, допивали коньяк и говорили о всяких разностях, но серьёзных тем не поднимали. Это был вечер небывалого единения отца и сына. Они усилием воли заставляли себя не заглядывать в будущее. Ни далёкое, ни самое ближайшее. Не сговариваясь, они приняли постулат – нет ничего, кроме сейчас. Если бы они могли заглянуть в будущее, то… Но такой возможности у них не было. И слава богу!
На вокзале, стоя возле вагона, оба Фирсанова себе и окружающим демонстрировали, что ничего особенного не происходит. Правильный сын уезжает погостить на некоторое время к бабушке в Одессу – и ничего более. А уважаемый отец провожает. Каждый выцедил из памяти полный арсенал известных ему шуток, связанных с дорогой, проводниками и забывчивыми путешественниками. На самом деле Леонид первый раз в жизни предпринимал столь длительное путешествие. За границей они бывали, но впервые младший ехал один. И не на курорт. Отца бил озноб, то ли нервный, то ли от гулявшего по перрону пронизывающего ветра. Он старательно кутался в пальто. А ветер вдруг расшалился не на шутку, он не только обжигал кожу, но и выдавливал нежданные, но соответствующие моменту слёзы. Из-за чего вся перспектива перрона и вокзала в глазах Фирсанова дрожала и гнулась.
Норд-ост норовил залезть в любую щель, дырочку и складку. Отец одной рукой удерживал котелок, а второй пытался свести борта демисезонного пальто. За то, что не находилось щелей и дырочек для залезания «под кожу» или не удавалось что-нибудь с кого-нибудь сорвать, ветер мстил всеобщей красноносостью, носоотвислостью и носоопухлостью. И не удовлетворившись неприятностями, доставляемыми людям, он поднимался ввысь, гнал по небу и яростно трепал, как злобный пёс, мелкие облака.
Глядя
