круглый, а большой четырёхугольный со скруглёнными краями. Его стеклянная створка была забрана в крупную свинцовую плетёную сетку, чтобы не разбиться при ударе волны или порыве ветра. Фирсанов тут же откинул её и высунулся по пояс. Увидел фрагмент палубы и лестницу на нижние горизонты. Но больше всего молодого человека восхитили набрасывающиеся латунные барашки для герметичного закрывания. Во время непогоды или шторма будет сухо. Оглянувшись и удостоверившись, что его никто не видит, он подпрыгнул и издал воинствующий клич. Началось!
Потом степенно вышел на палубу и стал дожидаться отправления. На берегу не могло быть Елизаветы, но глаза, вопреки здравому смыслу, разыскивали её в толпе. Неожиданно пароход мелко задрожал, низко хрипло дважды рыкнул, щель между бортом и причалом, в которой закипела морская вода, стала увеличиваться. «Прощай, Родина! Прощай, дом. Прощайте, друзья-товарищи. Прощай, империя моя!» – пронеслось в голове Леонида. Чайки противными гортанными криками предрекали что-то нехорошее и истерично кружили над головой. Запах морской соли и йода свербел в носу, а ветер стал таскать за вихры, будто наказывая его за то, что покинул Отечество. Но что сделано, то сделано. Назад дороги нет, к старому возврат невозможен. И как бы подтверждая эту мысль, на «Канцлере» басовито и длинно заревела сирена, да так, что у Леонида ёкнуло сердце.
Порт исчез, город ушёл к горизонту, и Леонид замёрз. Его стала бить крупная дрожь, но он жадно всматривался в ещё русские берега. Потом стюард пригласил его на завтрак, и Фирсанов сдался.
В Стамбул вошли на рассвете и истошный крик муэдзина, призывавший правоверных на утреннею молитву, разбудил Фирсанова.
Стоянка, по морским меркам, была короткой – всего шесть часов. Так что Леонид решил побродить по городу иной цивилизации. Город белой чашей поднимался от кромки воды к холмам. Огромное количество мелких рыбацких фелюг с косым парусом, не обращая внимания на огромный корабль, шныряло перед его носом. Такая же суета творилась на дальней кромке бухты.
Первым, что бросилось – нет, не в глаза, а в уши, – так это гортанность местного населения. Встретившись, видимо, давние знакомые, начинали беседу ещё метров за сто до того, как сблизились, при этом им был плевать на всю эту разномастную и гомонящую толпу. Они вносили свою музыкальную лепту в эту бурлящую массу. И так поступал каждый.
То там, то здесь мелькали привычные красные фески, которых он насмотрелся на греках ещё в Одессе. Но в отличие от «жемчужины у моря», здешняя публика предпочитала кардинальные цветовые сочетания. Красная феска, голубой укороченный камзольчик и короткие брюки, ярко-синий кушак, оранжевые гетры и малиновые расшитые чувяки. Было много людей в халатах и чалмах на голове. Женщин было крайне мало, и все они были в чёрном или в чём-то совсем неброском с головы до пят. Только иногда из прорези сверкали когда любопытные, когда настороженные глаза.
Город, зажатый холмами со всех сторон,
