необходимо отдавать себе отчёт, когда встречаешься с этой мразью в виде благообразных старичков и старушек с хорошим протезированием. Когда же они наконец сдохнут? – Она почти кричала.
– Они уже и так одной ногой в могиле из-за почтенного возраста и болезней, – заметил я.
– «Есть мертвецы, которых надо убивать», – процитировала она в ответ классика.
На меня смотрели яростные глаза, которые неотвратимо говорили о грядущем возмездии, и я рассказал всё, начиная с фронтовой дружбы моего отца и Берёзкина. Она ни разу не прервала меня, потом своими ладонями накрыла мою руку.
– Вы ведь не еврей, Алекс. Вы русский. Зачем вам это надо?
– В 1999 году умер безногий Берёзкин. Из Дома инвалидов позвонили моему отцу и передали тетрадь в клеёнчатой обложке, которую завещал ему фронтовой друг. В прошлом году умер мой отец, и тетрадь попала ко мне. Так я стал обладателем потрясающего документа о той ужасной ночи с 17 на 18 сентября 1947 года, когда пятьдесят Героев Советского Союза насмерть обороняли золотые монеты, сделанные по приказу Гитлера из зубов шести миллионов мучеников-евреев и из другого золота, награбленного немцами у евреев, по приказу Сталина привезённые в Москву и в результате украденные Берией. Нарисован в тетради план лабиринта со схемой расположения постов и направлениями атаки и записаны воспоминания о службе на Неглинной, 12, о последнем кровавом бое Берёзкина, а также его наблюдения и последующие выводы. Соблюдая военную присягу, он молчал до самой смерти. Только в своём завещании Костя просил нас с отцом расследовать историю монет. Отец не смог. Остался я. Очевидно, что должна быть поставлена точка в этой истории. Шесть миллионов душ требуют этого. Я надеялся, что вы поймете и окажете мне помощь. Если произошла ошибка, то извините. Я постараюсь справиться один.
– Какой обидчивый, – улыбнулась она. – Плохо, когда за делом кроется что-то личное. Ненадёжно. Лучше бы вы деньги попросили.
Я поднялся, но она всё ещё держала меня за руку. Пришлось сесть.
– Вы знаете, – неожиданно шёпотом сказала она, – мы, евреи, уже не говорим Холокост (всесожжение), мы стали говорить Шоа (катастрофа), скоро будем говорить «несчастный случай». Невозможно же всю жизнь жить в этом кошмаре. Может лучше простить и забыть? Забыть, как травили газом, сжигали в печах, выдирали зубы. Из человеческой кожи делали сумочки, ремни и абажуры. Забыть, как проводили медицинские эксперименты, какие обычно делают над животными.
Слёзы полились из её рубиновых глаз.
– Но я наперекор всем им… – Она махнула рукой куда-то вдаль. – Буду мстить и преследовать убийц, раскрывать тайны Холокоста и постоянно напоминать и рассказывать о трагедии. Всю свою жизнь, до конца я буду заниматься только этим. У меня давно нет никакой личной жизни. Я никогда не выйду замуж. Я поклялась и сдержу слово. Это так же верно, как то, что меня зовут Лилия Бруднэ.
Александр
