морском или речном берегу, но на десятках островов, связанных между собой единым «интересом», общим укладом, стилем и ритмом жизни.
До нас дошли сотни документов – писем, заметок, подлинных планов и чертежей, – свидетельствующих о постоянном интересе и внимании Петра ко всему, вплоть до мелочей, связанному с застройкой Петербурга, Петергофа, Кронштадта, Стрельны, и о личном вмешательстве царя в решение этих вопросов – иной раз очень жестокому. Архитекторы-строители юной столицы были в числе ближайших сотрудников Петра.
Но не только в этом, прямом смысле можем мы назвать его главным архитектором Петербурга в первые два десятилетия жизни города. Из памятников архитектуры того времени сохранилось до наших дней не более десятка – и не о них речь, не они «звучат» с особой силой в сегодняшнем Петербурге. От петровского «парадиза» до нас дошло нечто гораздо более и важное, чем отдельные достопримечательности: общая идея «города-архипелага», его просторность, изгибы речных рукавов и прямизна каналов – водных «проспектов», геометричность планировки. Удивительная целостность, органичное соседство разнообразных «несоединимостей». Разные национальные культуры, слившиеся с русскими традициями в этом интернациональном с первых своих дней городе.
Удивителен, неповторим задуманный еще Петром силуэт «парадиза»: остроконечные «шпицы», венчавшие и общественные здания, и храмы, и многие деревянные строения, и лес мачт над Невой. «Шпицы» Петербурга – не только европейский архитектурный мотив, но и своеобразное видоизменение традиционного русского шатра.
Мы часто говорим о мотиве «трезубца» в планировке Петербурга. Мотив этот возник позднее – но в «трезубце» аллей Стрельнинского парка, заложенного при Петре, он уже явственно заметен. Петербургские городские кварталы – «колюмны» (это по-итальянски, а по-русски «колонны» – «Коломны») могли бы показаться однообразными, стандартно-скучными, если бы не соседствовали с великолепным зеленым нарядом города, о котором Пётр постоянно и нежно заботился. «Цветы шесть кустов пионы привезли в целости, – писал царь Тихону Стрешневу еще в июле 1704 года, – а цветы немалые зело жалеем, что кануферы, мяты и прочих душистых не прислано».
Роскошный и по европейским меркам Летний сад и огород, громадный, протянувшийся от Большой до Малой Невы, и превосходно устроенный сад при доме Меншикова, Итальянский сад и Царицын луг (Марсово поле), Аптекарский огород и Екатерингоф, великолепная зелень островов и «загородные домы», «ожерелье» пригородных усадеб, дворцов и парков – все это делало «юный град» «красой и дивом» не архитектуры, а природы. Природы, о чистоте и неприкосновенности которой Пётр неустанно заботился, утверждая многочисленные указами не только строгий режим охраны вод и лесов, но и жестокие наказания за нарушение этого режима.
Город рос быстро, утверждаясь в сознании современников, преодолевая присущий ему в первые годы налет «временности». Но
