бы да кабы… – хмыкнул Лаврентьев. – Если б у бабушки была борода, то она была бы дедушкой и сама бы женилась на бабушке.
– Не очень понятно, – признался Сидоров, не став переводить.
– Мне тоже. Но надеюсь как-нибудь разобраться.
– У вас угнали три танка. Мы знаем про вооруженный инцидент на мосту. Скажите, это правда, что вы поклялись уничтожить оставшиеся танки? – продолжал допытываться Сидоров, аккуратно переводя каждое слово американки.
– Неправда. Ритуальных заклинаний над костром не было. И вообще, у военных принято клясться один раз – на присяге, а потом следовать ей всю жизнь. Вы понимаете, я веду речь о людях порядочных… Насчет танков же дело обстоит так: я дал ровно сутки, после чего, как и полагается, уничтожу их, используя все имеющиеся у меня средства.
– Пока мы здесь работали, у нас сложилось впечатление, что вы жесткий, э-э… непредсказуемый и… грубый человек. Но теперь думаем по-другому. Вы, оказывается, можете нравиться людям. – Фывап кокетливо улыбнулась.
– Я не девушка, чтобы нравиться, а командир полка. В вашей Америке командиров полков, наверное, тоже оценивают не по количеству улыбочек, а по умению командовать. Впрочем, вы женщина и мыслите по-своему.
– Вы боитесь смерти? – почему-то вкрадчиво спросил Сидоров.
– Не боится смерти только самоубийца, и то, как принято считать, в последнее мгновение ему хочется вернуться, но уж поздно. В Афганистане в нашем полку солдат выстрелил себе в грудь: не вынес жестокости жизни. Умирая, он умолял спасти его… А, в общем-то, со смертью свыкаешься: сегодня его, завтра – тебя… Ты сама-то как, страшно?
– Боюсь, – призналась Фывап, – особенно когда по небу летят эти снаряды… Мины, – уточнил при переводе Сидоров.
– А чего вы больше всего боитесь? Только не говорите, что командир полка не должен ничего бояться.
– Командир полка, который ничего не боится или, скажем, не опасается, – самоуверенный болван. Что же касается меня, то больше всего я боюсь потерь среди подчиненных мне офицеров и прапорщиков. Как единоначальник, я отвечаю за их души. Их жизни в моих руках. И если я отдам неумный приказ, и в результате кто-то погибнет, виноват буду я. Идиотские приказы пишутся кровью подчиненных.
– Это понятно, – кивнул Сидоров. – А объясните, пожалуйста, для какой цели за вашим штабом соорудили гору из стреляных гильз? Даже цемент использовали, чтобы скрепить.
– А-а, это прапорщики учудили. Они фотографируются на этой горе, – пояснил Лаврентьев.
– Странное занятие…
– Ничего особенного. Мои прапора – большие оригиналы. Вы бы лучше с ними поговорили – они ближе к жизни.
– Фывап сказала, – перевел ответ Сидоров, – что имидж, который сложился у нас, не вполне будет соответствовать…
– Переводи дословно! – сурово потребовал Лаврентьев. – А то камеру заберу. И не махлюй, у меня диплом переводчика
