я наконец смог сформулировать свой вопрос. – Почему вы сказали ему забыть о машине? Почему посоветовали избавиться от нее, как от дурной привычки?
Он промолчал, и я успел испугаться, что ему нечего ответить – по крайней мере мне. Но через несколько секунд он тихо-тихо произнес:
– Сынок, а ты уверен, что хочешь лезть в это дело?
– Не уверен. – Я вдруг почувствовал, что надо посмотреть ему в глаза. – Но я волнуюсь за Арни. Не хочу, чтобы он вляпался в какую-нибудь историю. От этой машины одни неприятности. Боюсь, дальше будет только хуже.
– Приходи вечером в мой мотель. Он находится прямо у съезда с 376-й автомагистрали на Вестерн-авеню. Не заблудишься?
– Я на той дороге ямы заливал, – сказал я и с улыбкой продемонстрировал ему руки. – Вот, волдыри до сих пор.
Ответной улыбки не последовало.
– Мотель «Радуга». Там их два стоит, мой – дешевый.
– Спасибо, – неловко ответил я. – Слушайте, правда…
– Может, это не твое дело, да и не мое, – тихим учительским голосом (не похожим и вместе с тем до жути похожим на безумный хрип брата) произнес Лебэй.
(…Нет на свете запаха приятней, чем запах новой машины. Ну, после женской киски…)
– Но кое-что я могу сказать тебе прямо сейчас. Мой брат был скверный человек. Думаю, этот «плимут-фьюри» был единственной любовью его жизни. Так что это их дело, моего брата и твоего приятеля, и больше ничье, даже если мы считаем иначе.
Он улыбнулся. Улыбка была неприятная, и на миг мне показалось, что глазами Джорджа на меня смотрит сам Роланд Д. Лебэй. Меня передернуло.
– Сынок, ты, наверное, еще маловат для поисков истины, тем более когда ее пытаются донести до тебя другие. Но все же скажу: любовь – это зло. – Он медленно кивнул. – Да-да. Поэты во все времена и порой намеренно заблуждались на этот счет. Любовь – древний убийца. Любовь не слепа. Любовь – это каннибал с чрезвычайно острым зрением. Любовь плотоядна и всегда голодна.
– Чем же она питается? – спросил я неожиданно для себя. Речь этого человека показалась мне безумной от начала и до конца, но вопрос почему-то сам сорвался с губ.
– Дружбой, – ответил Джордж Лебэй. – На твоем месте, Деннис, я бы начал готовиться к худшему.
Он с мягким щелчком закрыл дверь «шеветты» и завел двигатель – такие, наверное, ставят в швейные машинки. А потом он уехал, оставив меня одного на краю заасфальтированной парковки. Я вдруг вспомнил, что Арни ждет меня с другой стороны, и быстро зашагал к туалетам.
По дороге мне пришло в голову, что могильщики, гробокопатели, вечные инженеры – или как там они теперь себя называют – сейчас опускают гроб Лебэя в могилу. Земля, которую в конце церемонии бросил Джордж Лебэй, лежит на крышке подобно лапе зверя. Я попытался выбросить из головы эту картину, но ей на смену пришла другая, еще хуже: Роланд Д. Лебэй лежал в выстланном шелком гробу, одетый в лучший костюм и лучшее белье – без вонючего корсажа, разумеется.
Лебэй лежал в земле, в гробу, скрестив на груди руки… и отчего-то я был уверен, что на лице у
