style="font-size:15px;"> Расстегай будто ветром выметнуло из-за стола, она подкатилась на коротких ножках к этажерке, крашенной морилкой, подержала на руках одну тяжелую древнюю книжку, другую, помотала головой, подбежала к буфету, рванула стеклянную дверцу, нашарила среди чашек и плошек старое толстое, распухшее от тысяч листавших его пальцев Евангелие, шелестела страницами; нашла, что искала. Тыкала книжищей в нос смущенной Вере.
– Вот, вот! Юда! читай!
Вера уставилась в книгу.
– Вослух!
Вера взяла книгу из рук старушки Расстегай и начала, запинаясь, читать.
– Когда же настало утро, все перво… священники и старейшины народа… народа… имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти; и, связав Его, отвели и… предали Его… Понтию Пилату, пра… правителю. Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сере… сре-бре-ников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь… невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и… и…
– Ну чо и? Чо и? Чо замолкла?
– И… удавился.
– Видишь! Видишь, голубонька, чо происходит-то! Удавился он, пес таковский! Так ему и надо, псу! Пес он и есь пес! Смердящий!
Вера не знала слова «смердящий», но как-то быстро догадалась, о чем оно.
– Собак не обижай, бабушка.
– Дык я и не обижаю! Это Юдушка пес!
– А зачем же ты его так ласково называешь, Юдушка, если он такая сволочь?
Старушке Расстегай нечего было ответить на эту правду. А может, просто расхотелось говорить. Обе прихлебывали чай с верблюжьим хвостом молча, сосредоточенно, и в воздухе раздавались чмоканья и нежное дутье на горячие чашки. Но остывал чай, и стыло, как на морозе, черно-синее варенье с друзами крупных длинных таежных ягод; и стыло время под грудиной, под ребрами. У Веры сильно, часто забилось в груди, и она охнула и прижала к кофте ладонь.
– Сердечко прихватило? – понятливо, тоненько спросила Расстегай. – А у меня валидольчик есь! Однако дать?
– Да само пройдет, – Вера ловила ртом воздух, – немного побьется и пройдет…
– Каво ж ты, такая болезная, в такую далекую дорожку отправишься! Может, не потащишься в Ерусалим? Зимка… хозяин собаку на двор не выгонит… а далече! Ох, далёконько тот Ерусалим-то! дальше Байкала, небось! дальше Урала!
Вера, глядя перед собой твердо, мрачно, сжала губы так плотно, что они склеились в тонкую нить.
– Нет. Пойду. Бабушка, я пообещала. Анна Власьевна зачем-то мне это… – Она опять искала слово и опять нашла. – Завещала. – Обрадовалась слову, как потерянному и найденному ребенку. – Завещала! Я выполню ее завещание.
– Да, – прикрыла ладошкой рот Расстегай, всхлипнула, – она, Анночка-то, была тебе прямо-таки как мать… за мать…
– Мать одна, – твердо, так же железно, перед
