ночь? Нет, вы не знаете, что такое настоящая азиатская ночь! Выйдем на двор, парубки, глянем на небо!
Родин взял под руки парней, подтолкнул ко входу.
– Гляньте на это черное небо...
– Чертово... – буркнул Шевченко.
– Не прав ты, праправнук поэта. Это бархат, усыпанный бриллиантом. А какие эти звезды сочные и вкусные, як гарненькие, кругленькие кусочечки сала? А?
Приходько вздохнул, тоже настроился на иронично-мечтательный лад.
– Да какое сало при такой страшной температуре? Только шкварочки будут...
– Все небо – в сале! – добавил Шевченко. – И млечный путь нальет нам молока.
– Неплохо, праправнук, – Родин хлопнул Гриню по плечу.
– Стихи пишешь?
– Только вирши.
– Пиши вирши... Пушкин, по преданию, перед смертью завещал родичам-потомкам никогда не писать стихов. Ни в жисть. Чтоб не затоптали народную тропу, которая не зарастет. А вот Шевченко Тарас Григорьевич, в своем «Заповiте» сказал: «Поховайте, та вставайте, кайданы порвите, та злою вражьей кровью волю окропите... И мене в семье новой вольной не забудьте помянуты незлым тихим словом.» Так, что Гриня, пиши стихи и лучше – по-украински.
– По-украински и пишу... Кстати, Шевченко Тарас Григорьевич и в самом деле, чтоб вы знали, мой родич. По отцовской, соответственно, линии...
– А судьба его лет на десять лет солдатчины занесла в степи Оренбургского края, пустыни Арала... – Иван вздохнул, задрал голову. – И на этом азиатском небе вряд ли он видел порхающих муз в лентах и монистах... Однажды я со своей юной женой по турпутевке отправился в путешествие по Туркестанскому, как он назывался при царе, краю: Бухара, Ташкент, Самарканд. Группа была сборная, молодежно-пенсионная. Все из России. Ну, потряс Самарканд, конечно, Регистан, и особенно – обсерватория Улугбека с гигантским каменным квадрантом, это такая дуга, вырытая в земле, чтоб определять положение звезд. Так наш один дурень хлебнул где-то «чашмы», местного портвейна, свалился и вниз по этой дуге покатился, и все сорок метров своими ребрами пересчитал. Мы его потом «звездочетом» прозвали...
– Вплотную приобщился к древней цивилизации, – заметил Приходько.
– Ладно, пошли отдыхать... Темно, хоть глаз выколи. Бессчетнов, – позвал Родин. – Организуй охрану!
– Понял! – отозвался тот из-за брезентовой стены.
Пригнувшись, Родин и Приходько вошли в палатку.
Бессчетнов уже подвесил под потолком фонарь с мощным аккумулятором, и в его свете лица бойцов были, словно бронзовые изваяния; кто травил вполголоса анекдоты, кто уже завалился на спальный мешок.
Шевченко решил напоследок выкурить еще одну сигарету, подумал вдруг мельком о том, как спустя годы яростные события прошедшего дня поблекнут, и вряд ли он когда-то захочет зарифмовать их в стихи. Он щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Огонек выхватил Гриню в круге света и еще чернее сделал обступившую ночь. Он не сразу и увидел, как из кромешной тьмы, будто из густого киселя, появился силуэт. Шевченко вздрогнул
