не дал развернутого позитивного образа «интеллигента», хотя и подчеркивал, что явление это живо и не умерло после революции (получается, чтобы остаться честным, а значит и интеллигентом, необходимо было эмигрировать).
Вот каким видится Солженицыну образ настоящего интеллигента: «Каждый из нас лично знает хотя бы несколько людей, твердо поднявшихся и над этой ложью и над хлопотливой суетой о6разованщины. И я вполне согласен с теми, кто хочет видеть, верить, что уже видит некое интеллигентное ядро – нашу надежду на духовное обновление. Только по другим бы признакам я узнавал и отграничивал это ядро: не по достигнутым научным званиям, не по числу выпущенных книг, не по высоте образованности “привыкших и любящих думать, а не пахать землю”… не по отчужденности от государства и от народа, не по принадлежности к духовной диаспоре (“всюду не совсем свои”). Но – по чистоте устремлений, по душевной самоотверженности – во имя правды и, прежде всего, – для этой страны, где живешь. Ядро, воспитанное не столько в библиотеках, сколько в душевных испытаниях»130. Как и когда-то понятие «интеллигенция» идеализируется, в него вкладываются некие идеалы, которые, как и любые идеалы, всегда далеки от реальной жизни.
Схожая позиция у еще одного видного деятеля русской культуры, известного ученого, литературоведа, историка и культуролога Д. С. Лихачева. В сложный для России (как его называют «переходный») период он выступил в защиту русской интеллигенции. Главным для него, вполне в духе времени, является понятие «свобода» и «умственная порядочность». «К интеллигенции, по моему жизненному опыту, – писал Лихачев, – принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам… Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли». И далее: «Я бы сказал еще и так: интеллигентность в России – это прежде всего независимость мысли при европейском образовании». Сложность эпохи определила и некоторые уступки в определении уровня «свободы» и «независимости». «Человек должен иметь право менять свои убеждения по серьезным причинам нравственного порядка»131, – отмечал Лихачев, давая таким образом индульгенцию тем интеллигентам, которые за короткий период времени несколько раз поменяли свои убеждения.
Поисками определения понятия «интеллигенция» занимались и западные ученые. Один из наиболее крупных специалистов по проблемам освободительного движения в России британец Е. Ламперт писал в 1957 г.: «Изгнанные из существовавшего русского мира, они стали изгнанниками из мира вообще, ведя дома и заграницей жизнь полную одиночества, неприятия чужого, преданности своему, что предполагает скорее сравнение с религиозным орденом, чем с социологически объяснимым явлением. Они не вели
Новый мир. 1991. № 5. С. 43.
Новый мир. 1993. № 2. С. 3–9.
