изрытые оспой, на правой скуле – незаживающий, воняющий гнилью нарыв, в клочковатой бороде, слипшейся от грязи и слюны, застряли веточки и хвоя. Тощая фигура Угрюма дернулась и растворилась в подступающей темноте.
Игнат с трудом поднялся на четвереньки. Сил не осталось, грудь сжимали огненные тиски, кипящая кровь набатом стучала в висках. Он расстегнул зипун и вытащил серебряное блюдо тонкой работы. На блюде всадник бился с грифонами, поверх рукой мастеровитого туземца были грубо нацарапаны сатанинские письмена. Ох и дикий народ! Испоганили красоту! Сам черт разберет, как персидское серебро попало в Сибирь. Вогулы, надуваясь от гордости, плели небылицы, де раньше были они так сильны, что все цари мира платили им дань. Брехали, поди, ведь ныне их могущество – шишки, тухлая рыба и каменные топоры. Игнат надрывно вздохнул и упрятал блюдо обратно за пазуху. Помрет Игнат, но драгоценную посудину, добытую на поганом языческом капище, до дому донесет.
Он встал на подгибающиеся ноги и, шатаясь, устремился за уходящей станицей. В чаще жутко верещало и хрюкало. За спиной, среди корявых стволов, чудились нагоняющие сибиряки, сухие ветки напоминали короткие копья. Не дай Боженька дикарям в руки попасть. Звериная жестокость вогулов известна: сдерут кожу живьем, поджарят на углях, надрежут брюхо, напустят внутрь мурашей. Помнят в Тобольске Фому Рытова, удальца, каких не видывал свет. Промышлял мехами, как на дрожжах богател, в самые нечистые дебри без страха всякого лез. Однажды сплавщики увидели на Нефедовской косе страшную образину, извивавшуюся в воде. Думали, чудище лесное, решили прибить во славу Христа, а оказалось, то человек – грязный, худющий, окровавленный, гнусом изъеденный до кости, мясо на руках и пузе стерто, в ранах опарыши завелись. Едва опознали Фомку – бедовую голову. Отрезали нехристи парню ноги, раны железякой каленой прижгли, как он выжил и сколько верст по тайге на брюхе прополз, так и не понял никто. Нет, в лапы вогулам попадаться нельзя…
Игнат прибавил шагу, ичиги проваливались в мох, оставляя глубокие, наполненные бурой жижей следы. Впереди мелькали ссутуленные спины станичников: Угрима, его бабы – Акыс, низенькой и страшной на рожу вогулки, двух казаков и пары мужиков из острога – Яшки Крола и Степана Суры. Последним, вихляясь и хромая, бежал монах Капитошка. С ними добыча – четыре вогульские девки, нагруженные мехами и серебром. Дюжий, широкоплечий казачина Онисим тащил девок на привязи, не обращая внимания на стоны и рев. Игнат догнал вереницу и подхватил волочащийся по грязи конец. Лишь бы Онисим не увидал, силен казак, тяжел на руку, на расправу скор.
В набег Игнат не от хорошей жизни ушел. Выпала мужику из нижегородской деревеньки Леньково злая судьба. Сеял Игнат хлеб, плотничал, в самый голодный год не бедствовал, вот только с женой, Пелагеей, долго не было детишек у них. Господь смилостивился в год воцарения императрицы Анны Иоанновны. Пришли к Игнату радость и горе. Разродилась Пелагея девкой, а сама кровями великими изошла. Остался Игнат с дитем на руках, нянчился, выхаживал, ночами не спал, исхудал, теплым молоком
