повторил Бреси. – Это я в семинарии услыхал. На одном ненашенском языке это значит «год скитаний», какой в жизни каждого молодого мужа должен произойти. Это когда принимается блудный сын странствовать по свету, а после, набравшись мудрости, возвращается к родителям, становится перед ними на колени, и они, плача, его принимают в объятия… – Бард ненадолго замолк и, вздохнув, добавил: – Только мамаша меня, может, и приняла бы в объятия, но она давно померла, а папаша… Вот сейчас что-то сомнения взяли, не верится, что он меня в объятия примет. Он скорее прикажет слугам собак спустить да гнать меня со двора, ударяя палками по спине и ягодицам. Да и жив ли папаша мой еще? В Форе-то страсти такие начались…
Он замолк и свесил нос, но долго грустить не стал и, вскинув голову, продолжил рассказ:
– А вообще мы за фургоном одним едем.
– За фургоном… – равнодушно повторил Дук. – А зачем? И кто в том фургоне?
– Я их не видел. Старичок какой-то вроде бы да женщина. Молодая женщина, да-да. Вот он, – юнец ткнул пальцем за спину, – ей служить должен. Он такой… служивый. Ну то есть ему самому по себе тяжело. Потому что он… – Бреси понизил голос. – Глуповат мой друган, понимаешь? Ему хозяин обязательно нужен. Из Вача слова лишнего не вытянешь, не умеет он витийствовать, как вот я, к примеру. Я, пока шли, пробовал его разговорить, трудно, конечно, но кое-чего понял. Он служил этому… капитану. Был такой в Форе капитан стражников, его все знали, Трилист Геб звался. Но умер, разбойники убили. И капитан оставил Вачу послание, своею кровью на дощечке намалякал: мол, иди за фургоном, в нем женщина, у ней будет мой ребенок. Служи ей. Вот и идем.
Гряда холмов закончилась, потянулась низина. Впереди темнел лес. Жизнерадостная болтовня Барда Бреси далеко разносилась над округой.
Дук обдумал услышанное и задал вопрос:
– А как вышло, что ты с ним отправился?
– Да как… Я ж, говорю, бродяжничал. Как-то иду себе по улице, никого не трогаю, размышляю, где бы разжиться хлебом насущным. Вдруг выскакивает этот Кабан, хватает меня, бормочет что-то про буковки и тащит… Во, а потом оказалось, что его другана зарезали, капитана этого, и тот оставил надпись кровью, чтобы Вач за фургоном шел… А, я ж тебе про это только что толковал. Вач прочесть не смог, не обучен он, вот меня и притащил. Ну и я… Что в той Форе делать? А Кабан – он туговат умом, потеряться может, или вдруг случится с ним чего – кто подсобит? Я же человек воспитанный, не смотри, что молодой, а умом папаша с мамашей не обделили. Вот я с ним и пошел, приглядываю теперь.
Он замолчал и отпил из кувшина.
– Ты все не выпей, – заметил Жиото. – Нам еще долго ехать.
– Ой, да, извини. – Бард Бреси закупорил кувшин и, полуобернувшись, положил рядом с ногами толстяка. Дук тоже оглянулся: Вач-Кабан вроде бы спал, но если из придорожных кустов с шелестом вспархивала птица или телега скрипела особенно громко, глазки его на заплывшем красном лице приоткрывались.
– Хороший у тебя кафтан, – заметил Дук. – Не знал, что ваганты в таких ходят.
– А
