краю ложбины. На всем остальном ее пространстве еще ратоборствовали, но прямо перед ним водоворот затих. Лишь две лошади без всадников (одна – под орденской попоной, другая – в кожаной тартарской защите), осатанев, рвали друг друга, как хищные звери, как обитатели ада.
Вместо хмеля – сласть им пущая
Кровь, из жил живущих бьющая.
И Лютгер вновь ощутил себя глазами умирающего вепря – последним его уцелевшим глазом и последним клыком.
Вервольф, успевший получить еще несколько ран, захрипел, переходя на галоп. Он тяжело пронесся вплотную к сцепившимся в терзании коням, задел их боком – и они оба рухнули.
Глухо бьют в землю копыта. Горячий, колючий, тугой ветер бьет в лицо, подобно стреле, рвется в захлебывающиеся легкие. Но он драгоценен, и снова нет возможности опустить забрало: железо помешает пить воздух.
Очередной воин ада мчится навстречу, и Лютгер понимает, что сейчас умрет. Но тот, видимо, исчерпал стрелы: почти все тут исчерпали их, кроме полководца и десятка, стерегущего его жизнь.
Взлетает в замахе вражеский клинок – и отлетает прочь, вместе с рукой и плечом.
Ничего это не изменит. Лютгер уже видит рубеж, где все свершится, – в полусотне шагов от охотника. Внимание того все еще обращено в сторону, но вот он уже начинает поворачиваться и ближе не подпустит.
Поднимает охотник свой лук, высоко его искусство, и не притомилась сегодня рука. Свистящая стрела на тетиве. Сейчас пропоет она – и следом за ней вспорхнут остальные стрелы.
Серая тень опускается сверху. Солнце до середины диска погрузилось в межхолмье.
И вдруг, одновременно с падением этой тени, что-то неуловимо изменилось. Свист сигнальной стрелы унесся куда-то прочь, туда же дернулись луки и взгляды окружающих полководца стражей. Заметались под ними лошади. С разных сторон зазвучал яростный незнакомый крик.
Уже не десятеро, а лишь двое преграждают путь Лютгеру.
Он поднял Вервольфа на дыбы, заслоняясь от выстрелов этих двоих, – и, не доставая мечом, обрушился на них всем весом огромного коня, его копытами, оскалом пасти. Смял, задавил, прорвал заслон. Но, как свою, почувствовал боль Вервольфа, принявшего в тело еще несколько смертей.
Охотник рыскнул было в сторону, и он успел бы уйти – его конь, пусть и отягощенный доспехами, был утомлен столь же мало, как рука седока. Но что-то помешало ему. Наверно, то же, что отвело свистящую стрелу от Лютгера и рассеяло сторожевой десяток. Лютгер не видел этого, он сейчас даже с поднятым забралом воспринимал все словно сквозь смотровую щель.
Яростно и твердо тартарский предводитель повернулся ему навстречу. О сдаче явно и не думал, думал о бое.
Небрегут с презрением теми, кто сдается.
О пощаде вскрикнувший кровью обольется…
Их кони сошлись грудь в грудь – и Лютгер всем своим естеством ощутил, как на этом последнем напряжении из Вервольфа уходит жизнь.
Выпростав ноги из стремян, он соскользнул с оседающего
