и как Аллочке повезло со мной дружить, в добром расположении духа, я вхожу в наш храм любви и света, где никогда не происходит подобных Аллкиным страстей. Тяжелая оплеуха обжигает мое левое ухо и отбрасывает вправо. Чудом устояв на ногах, я вижу в темноте коридора разъяренное, искривленное злобой до неузнаваемости материно лицо и едва успеваю поймать ее за руку.
–Ты…ты чего? – растерянно произношу я тихо, опасаясь переполошить весь дом.
–Ах, ты, тварь, трепешь всем нервы… – шипит мать мне в лицо, тщетно пытаясь еще раз вмазать.
–Ты в своем уме, нет? – интересуюсь я искренне, – Мне теперь из дома вообще не выходить? День на дворе.
–Да от тебя за километр разит, пьянь…
–Убери от меня руки и прекрати истерику, – удивляясь свой невозмутимости, твердо произношу я.
–Скажи спасибо, что дедушка уже спит, опять с сердцем плохо. Довела.
–Я? Чем?
Утро начинается в шесть утра с команды подниматься. Нет ни обычных сладких потягушек, ни закрытых заботливо ставень, чтобы не потревожить мой молодой и оттого крепкий сон. Один сплошной крик и невроз.
Минут десять я визжу, как поросенок, что никуда не поеду, а мать орет, что сейчас потащит меня прямо в одних трусах через всю деревню, чтобы все видели, какая я пьянь, дрянь, подстилка и насколько не уважаю своего больного дедушку. Бабушка стоит рядом с мамой и лишь тихонько повторяет: “Наташа, надо слушать маму, Наташа…” и тому подобное.
Дедушка, вышедший во двор до ветру, входит неожиданно и застает всю эту картину Репина во всей красе. Грозно окидывая мать и бабушку налившимися кровью глазами, он вдруг громко рявкает на них, сжимая кулаки: “Вы тут шта? А-а-а-а?”. Обе разом замолкают.
–Наташа, что случилось? – участливо спрашивает он меня, наклонившись.
–Я в город не хочу. У меня же каникулы, – всхлипывая, отвечаю я, прячась под одеяло от унижения.
–Слышали? Она не хочет. Стервы, довели девчонку, – метая глазами молнии, бушует дедушка, – Не хочет! Понятно-о-о?! – и добавляет много мягче, глядя на меня с любовью, – Оставайся сколько хочешь и никого не слушай.
Победа. Победа. Победа.
Замолчавшая мама очень быстро собирает вещи, заспанного папу и всю свою злость и отбывает в город тем же утром.
Вечером того же дня она, как ни в чем ни бывало, звонит и крайне вежливо сообщает, что будет ждать меня на следующей неделе, так как “Наташенька, у тебя же начнутся занятия”.
Вот такая, блин, история.
Нинка
Ужас, конечно, ужасный, но поначалу приятный разговор иногда заходит совсем в иное русло. Мы сидим с бабушкой за столом, и я тщетно пытаюсь настроиться на поедание яичницы. Не то, чтобы я ненавижу яичницу, но я люблю глазунью, а это блюдо, густо снабженное поджаренным луком и в произвольной форме смешанные белки с желтками, наводят какую-то небывало серую тоску. Обычно бабушкину яичницу мы едим перед отъездом в город, что само по себе тот еще
