своей службы и готовым за всякую безделицу сажать простых рекрутов под арест на хлеб и на воду, а старым и мужественным воином, прошедшем огонь и воду, настоящим богатырем русским, хозяином российских земель.
Между тем, начало смеркаться. Мы ехали довольно быстро.
– Далече ли до крепости? – спросил я у своего ямщика.
– Недалече, – отвечал он. – Вон уж видна.
Я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором. С одной стороны стояли три или четыре скирды сена, наполовину занесенные снегом; с другой – скривившаяся мельница с лубочными крыльями, лениво опущенными.
– Где же крепость? – спросил я с удивлением.
– Да вот она, – отвечал ямщик, указывая на деревушку; и с этими словами мы в нее въехали.
У ворот увидел я старую чугунную пушку; улицы были тесны и кривы; избы низки и большею частью покрыты соломою. Я велел ехать к коменданту, и через минуту кибитка остановилась перед деревянным домиком, выстроенным на высоком месте близ деревянной же церкви. Никто не встретил меня. Я вошел в сени и отворил дверь в переднюю. Старый инвалид, сидя на столе, нашивал синюю заплату на рукав зеленого мундира. Я велел ему доложить обо мне.
– Войди, батюшка, – отвечал инвалид, – наши дома.
Я вошел в чистенькую комнатку, убранную по-старинному. В углу стоял шкаф с посудой; на стене за стеклом и в рамке висел диплом офицерский; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, а также выбор невесты и погребение кота. У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голове. Она разматывала нитки, которые держал, распялив на руках, кривой старичок в офицерском мундире.
– Что вам угодно, батюшка? – спросила старушка, продолжая свое занятие.
Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину капитану, и с этим словом обратился, было, к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную мною речь.
– Ивана Кузьмича дома нет, – сказала она, – он пошел в гости к отцу Герасиму; да все равно, батюшка, я его хозяйка. Прошу любить и жаловать. Садись, батюшка.
Она кликнула девку и велела ей позвать урядника. Старичок своим одиноким глазом поглядывал на меня с любопытством.
– Смею спросить, – сказал он, – вы в каком полку изволили служить?
Я удовлетворил его любопытство.
– А смею спросить, – продолжал он, – зачем изволили вы перейти из гвардии в гарнизон?
Я отвечал, что такова была воля начальства.
– Чай, за неприличные гвардии офицеру поступки? – продолжал неутомимый вопрошатель.
– Полно врать пустяки, – сказала ему капитанша. – Ты видишь, молодой человек с дороги устал; ему не до тебя… (держи-ка руки прямее). А ты, мой батюшка, – продолжала она, обращаясь ко мне, – не печалься, что тебя упекли в наше захолустье.
