с четверть ее объема, крепко заваренного чаю, а сверху заливает все это отдельно согретым кипятком, и такое разбавленное пойло присыпает сахарным песком, «чтобы сладко было». Боб утверждает, что так пьют на зонах и в тюрьмах, когда не хотят чифиря, а хотят послабже, альвеолы пополоскать, это называется: чай купеческий «с заваркой». И то, как все нормальные люди употребляют, – это, по его словам, профанация: и не чифирь, и не чайный вкус. Пьет и рассказывает, а я слушаю, конечно.
Совратил он по ходу одного из дел молоденькую домохозяйку, воспитанную, стеснительную девушку. Замужнюю. Мало что оттрахал, так начал приучать ее к радостям всяких там сексуальных ухищрений. Девица по-страшному смущается, но поддается потихонечку на все его предложения, потому как все мы люди-человеки, особенно женщины, все подвержены греху любопытства. Но девица воспитана в строгой протестантской вере и ни в какую не желает вслух произносить табуированные слова, вслух высказывать те или иные желания. И вот засек Боб, что оральный секс все больше и больше притягивает нашу красотку, но она так для себя обставляет его применение, что она как бы ни при чем, что это партнер ее принуждает, железной рукой хватает ее за шею и ушки, вот она, мол, и вынуждена подчиняться… И волки с обеих сторон сыты, и нравственность на высоте…
«Ну, подогрелись оба по самое не хочу, я два раза кончил, она раз восемь… Да не вру я, достал ты уже! Восемь, я всегда считаю. И по двадцать бывало… Вот… Еще как бывало, под нормальным мужиком, не под импотентом, это норма… Лежим, такие, я на ней, глажу, трусь об нее… и нашептываю. Ну, говорю: сосешь или даешь? Молчит. И так я, и эдак, только хихикает, но не сдается, не отвечает… Хорошо, думаю… „Роза, – говорю, – давай так: когда созреем, дай знать: левую руку на спину мне кладешь – отсос, правую кладешь – просто трахаю. Согласна?“ Хихикает, лицо под локоть прячет… Я ее так-сяк, то-се, задышала… Но руки прячет, совестится. И тогда я – беру – правую ее руку – и начинаю – заводить себе на спину… И она вдруг упирается! Не хочет правую руку! А-а, – говорю, левую хочешь!? И вдруг она понимает, что попалась!.. Попалась – вперед! И вот она, такая, трудится, почмокивает, все хорошо, но мне уже мало. Я ее хвать за уши, аккуратно валю на тахту и уже засаживаю как надо и куда надо. А ты думала, – говорю, – что этим одним обойдется? Какая же ты наивная!.. А она мне – слышишь, что говорит? – Это еще кто из нас наивный!..»
Тут уж я не выдержал и засмеялся. Врет, небось, Боб, но зажигательно врет.
– … Как мы с ней потом ржали!
– А не хрюкали, а Боб?
– Сам дурак! Не хочешь – не буду рассказывать.
– Не хочешь – не рассказывай.
– А тебе самому не любопытно, что ли?
– Любопытно, врать не стану. Только я этого добра успел насмотреться и наслушаться, ты же помнишь, я в твоем отделе начинал.
– Ну а что ты, тогда?..
– А что я? Я как раз никогда, никому и ни о ком. Но то, что ты ничьих имен и обстоятельств
