покачала головой.
– Я предпочитаю сама за ней присматривать.
Что ж, это заметно. Впрочем, заметно и кое-что еще, особенно когда как следует приглядишься. За этой небесно-голубой дверью скрывается множество вещей, которых обычные покупатели просто не замечают. Во-первых, помещение старое и явно требует ремонта. Витрина, правда, оформлена вполне симпатично – разными хорошенькими баночками и коробочками, да и стены в магазине выкрашены веселой желтой краской, но сырость все равно не скроешь, она притаилась в углах и под полом и свидетельствует о нехватке и времени, и денег. Хотя, конечно, они кое-что предприняли, чтобы это скрыть: тонкая, похожая на паутину золотистая надпись как бы случайно оказалась именно в том месте, где на стене больше всего трещин, приветливо мерцает дверь, воздух пропитан роскошными ароматами, обещающими нечто гораздо большее, чем эти второсортные шоколадки.
Попробуй. Испытай меня на вкус.
Левой рукой я незаметно начертала в воздухе магический знак – Глаз Черного Тескатлипоки. И тут же вокруг заполыхали цвета, подтверждавшие мои первоначальные подозрения. Это, безусловно, проявлялась чья-то волшебная сила, но вряд ли Янны Шарбонно. У этого многоцветного сияния слишком молодой, наивный, взрывной оттенок, что свидетельствует о душе, еще необученной.
Анни? А кто еще? Неужели ее мать? Ну что ж. В ней действительно есть нечто такое, что не дает мне покоя, хотя я заметила это лишь однажды – в самый первый день, когда она открыла дверь, услышав свое имя. Тогда у нее и аура была ярче; и что-то подсказывает мне: те яркие цвета вообще ей свойственны, хоть она и старается это скрыть.
Розетт по-прежнему рисовала на полу, напевая свою простенькую песенку. «Бам-бам-баммм… Бам-бадда-баммм…»
– Идем, Розетт. Тебе пора спать.
Но Розетт даже головы не подняла. Только пение стало чуть громче; теперь она сопровождала его еще и ритмичным постукиванием ножки, обутой в сандалию. «Бам-бам-бамм…»
– Ну хватит, Розетт, – ласково сказала Янна. – Давай-ка уберем твои карандаши.
Розетт и на это предложение никак не отреагировала.
– Бам-бам-бамм… Бам-бадда-бамм… – И под это пение ее аура из нежно-золотистого цвета осенних хризантем превратилась в ярко-оранжевую, и она со смехом протянула ручонки, словно пытаясь поймать в воздухе падающие лепестки. – Бам-бам-бамм… Бам-бадда-бамм…
– Тише, Розетт!
Вот теперь я отчетливо почувствовала, до какой степени Янна напряжена. И напряжение это свидетельствовало не столько о растерянности – из-за того, что дочка не желает ее слушаться, – сколько о приближающейся опасности. Она подхватила Розетт, которая продолжала беззаботно, как птичка, напевать, и, слегка сдвинув брови, извинилась передо мной.
– Вы уж нас простите. Она всегда так, когда переутомится. Просто ей спать пора.
– Ничего страшного. Она у вас такая умница, – сказала я.
С прилавка вдруг упала кружка с карандашами. И карандаши покатились по полу во все стороны.
– Бам, – сказала Розетт,
