Но это было очень давно, – сказала она. – Я теперь почти ничего уже и не помню.
– Но ты все еще… веришь? – спросила я.
Она улыбнулась.
– Я верю, что мы могли бы кое-что изменить.
Я промолчала.
– А ты?
– Когда-то верила, – сказала я. – Теперь уже нет.
– Могу я спросить почему?
Я покачала головой.
– Нет. Может быть, потом.
– Ладно, – кивнула она.
Я знаю, знаю. Это опасно. Каждый поступок – даже самый маленький – имеет свои последствия. За магию приходится платить высокую цену. Ох и много же времени мне потребовалось, чтобы это понять – я поняла это только после Ланскне, после Ле-Лавёз, – зато теперь, когда последствия наших бесконечных странствий расходятся вокруг нас, точно круги от брошенного камня на поверхности озера, все представляется мне удивительно ясным.
Взять, к примеру, мою мать, такую щедрую на подарки, вечно направо и налево раздававшую амулеты на счастье и словно излучавшую доброжелательность, тогда как рак у нее внутри рос, точно проценты на депозитном счету, которого у нее никогда в жизни не было. У вселенной свои расчетные книги, свой баланс. Даже такие мелочи, как амулет на счастье, волшебный фокус, магический круг, нарисованный на песке, требуют оплаты. Полностью. Кровью.
Видите ли, в этом есть своя симметрия. За каждый кусочек счастья – удар; за каждого, кому поможешь, – боль. Повесишь красное шелковое саше над дверью – и на чью-то еще дверь падет тень. Зажжешь свечу, чтобы отогнать беду, – и чей-то дом на той стороне улицы вдруг вспыхнет и сгорит дотла. Устроишь праздник шоколада – и умрет твой друг.
Невезение.
Случайность.
Именно поэтому я и не могу полностью довериться Зози. Хотя ее доверие мне тоже терять не хочется – она слишком нравится мне. Да и детям, по-моему, тоже. Есть в ней что-то молодое, даже юношеское, куда более близкое Анук, чем мне, а потому для Анук она гораздо понятнее и доступней.
Возможно, все дело в ее длинных светло-каштановых волосах, она их носит распущенными, а переднюю прядь выкрасила в розовый цвет; а может – в ее невероятно ярких, пестрых одежках, точно приобретенных в детском отделе благотворительной лавки и надетых как бы впопыхах, но отчего-то удивительно ей подходящих. Сегодня, например, она надела платьице в талию в стиле 50-х годов, небесно-голубого цвета, с рисунком из корабликов, и желтые балетки, совершенно неподходящие для ноября, – но ей, судя по всему, на такие условности плевать.
Я помню, что когда-то и сама была такой же. Я помню свое пренебрежение условностями и этот постоянный вызов. Но материнство все меняет. Материнство делает из нас трусих. Трусих, обманщиц и… кое-кого похуже.
Ле-Лавёз. Анук. И… о, тот ветер!
Четыре дня – и я не устаю удивляться себе: я ведь доверяю Зози не просто присматривать за Розетт, как это раньше делала мадам Пуссен, но и множество других дел, связанных с работой в магазине. Завернуть, запаковать, прибрать, принять или сделать
