ренный, и наспех оделся – да еще и оделся не в то, в чем ходил каждый день в вычислительный центр, и не в то, в чем вечерами гулял по городу с Владко и Радой, а в то, что и взято-то с собой из Москвы было так, на всякий случай – вдруг получится съездить куда-то на природу, пройтись: старые, вытертые на швах черные джинсы, тяжелые, когда-то модные ботинки с высокой шнуровкой, привезенные отцом много лет назад из Австрии, под них – мягкие, очень плотно сидящие носки, которые за два лета походов по Подмосковью ни разу не подвели на предмет потертостей, и наконец – универсальный тонкий черный свитер без горла. Единственное, что схватил с вешалки, а не с самой дальней полки шкафа – кожаная куртка. Глянул в окно кухни, видное из прихожей: было солнечно, но я знал, что еще холодно – март даже в Белграде не самый теплый месяц. Почему-то не задумался, брать ли деньги, документы (впрочем, временное служебное удостоверение и так лежало в куртке, и там же по карманам была рассована какая-то мелочь, буквально несколько тысяч динаров, вперемешку с теми двумя «сникерсами», которые мы с Радой вчера почему-то не собрались съесть на прогулке). Схватил из кухни самый длинный и твердый нож, какой нашел – тот самый, золингеновский, подарок от начальника лаборатории, – удачно приспособил под ножны кожаный чехол от подаренного на день рождения Радой немецкого зонтика (Владко еще обижался, что зонтик был лучше, чем тот, что он за день до этого купил в «Центруме») и засунул сзади и сбоку за ремень джинсов, под куртку. Пожалуй, уже к этому моменту я не смог бы воспроизвести то, что услышал по телефону, но полученный импульс был так силен, что я безо всяких размышлений схватил с полки берет и выбежал в подъезд, не взяв ключа, просто хлопнув дверью (в конце концов, у Владка был свой ключ, разве не так?).
Лифт буднично открылся и столь же буднично поехал вниз, вот только не было в нем ни обычно встречаемой по утрам ворчливой дамы с собачкой с последнего этажа, ни регулярно попадающего в один со мной лифт второго московского практиканта, Сереги Грибакина, который за семь месяцев уже успел дважды побывать на ковре в посольстве из-за прогулов на работе, ни других соседей, знакомых и незнакомых, – пустой лифт со смешной надписью «Не олабавите дирку, док лифт не започиње кретања».
И что-то долговато я опускался для поездки с двенадцатого этажа на первый. Сколько именно – я не смог бы сказать: не считал. Но долго, слишком долго.
Впрочем, я не удивлялся. Импульс звонка все еще действовал, так что я принимал все как должное. Я знал, что лифт откроется не в подъезд дома Института экономики. Знал это твердо. Поэтому, когда лифт встал и раскрылся в лес – я просто вышел и тут же, как, видимо, было мне сказано по телефону, побежал.
Я даже ни разу не оглянулся, чтобы полюбопытствовать, как именно может выглядеть дверь лифта в осеннем лесу.
Осеннем?
Да, похоже, здесь начиналась осень. Моросил мелкий, почти незаметный взгляду дождь. В непривычной листве незнакомых деревьев среди сплошной темной, угрюмой зелени мелькали желтые и красные проблески. Под ногами было полно прелой листвы – впрочем, наверное, еще прошлогодней, просто размоченной сейчас дождем до состояния осклизлой, неприятной кашицы. Австрийские бутсы оказались в самую струю, как выразился бы Серега Грибакин.
Нож за ремнем сползал набок. Золингеновское лезвие не ржавеет: я вытащил нож и дальше бежал, держа его в правой руке.
Я не любил бегать, но знал, что бежать надо, потому что надо куда-то успеть. Я уже не помнил ни единого слова из сказанных в трубке – только одно странное словосочетание засело в голове и жило там, плавая внутри лба, стоило мне только на полсекунды закрыть глаза: «траектория сбора». Я мог бы поклясться, что как раз именно этих слов сказано мне не было, но отвязаться от них тем не менее не было никакой возможности, и мог я поклясться еще, что относились они именно к этой старой, почти заросшей мелкой незнакомой травой, покрытой мокрыми прелыми листьями незнакомых деревьев тропе, по которой я бежал сейчас трусцой – необходимый компромисс между неизбежностью бега и активной нелюбовью к этому виду человеческой деятельности.
Я знал, что быстро выдохнусь: ходить я мог часами без привалов, очень любил пешее хождение, тем более – по лесу, но бег меня даже в те годы выматывал почти моментально. Помнится, и в армии выдержал я один только кросс, после чего был благополучно взят в радиоразведку и более никаких кроссов уже не бегал, обнаружив столь жизненно необходимое лентяю-майору знание немецкого и английского языков, которые сам майор знал на твердую тройку с двумя минусами.
И, когда я сказал себе все это, сбор начался.
Первый выбежал справа, выбежал настолько же не таясь, как и я сам. При виде его я вытаращил глаза, но удивление того, второго, было явно сильнее. Еще бы! Ведь я, по крайней мере, любил исторические кинофильмы. Я не был специалистом по средним векам, но при взгляде на выбежавшего справа в голове всплыли читанные в книгах слова – кольчуга, меч, шелом и даже почему-то «засапожник» – просто потому, что у этого здоровенного, но очень молодого парня, подбородок которого еще даже
