мясо и рыбу.Покрытый железом и шрамами
От темени и до пяток,
Неряшливый и неграмотный
Он деньги в карманах прятал.
Не брезговал маркитантками
И всяким приблудным сбродом…
Зажата строгими рамками
Жизнь гениев и уродов.
Покаяние
Прилюдно он покаяться не мог
И каялся в своей ущербной келье,
И был возвышен и порочен слог,
И ядовит, как колдовское зелье.
Он вспоминал, что ночи напролёт
Ласкал запретное для неги тело,
Что время между пальцами течёт,
Когда коснёшься жадно и умело.
Он почему-то не любил людей —
Неискренних, негибких, ненадёжных,
Его тотем – сторожкий мудрый змей,
Способный сбросить собственную кожу.
Хоть каяться по жизни не привык,
Но в дни, когда случаются затменья,
И змей жуёт раздвоенный язык,
Он грузно припадает на колени.
«Нет, не ценят русские евреев…»
Нет, не ценят русские евреев,
С этим даже к бабке не ходи…
Но сегодня перекинулись на геев
С пламенем, бушующем в груди.
Чем не угодили им цветные —
Слабое в развитии звено —
Может, в предпочтеньях и в любви их
Есть рациональное зерно?!
Голубеют негры и французы,
Розовеет мрачный Альбион,
Янки – перезрелые арбузы —
Тоже рвутся в Новый Одеон.
Пролетает снова мимо цели,
Ценности отстаивая, Русь…
Нет, не любят русские евреев:
Этого я искренне боюсь.
«Вот она стояла длинноногая…»
Вот она стояла длинноногая
В юбочке короткой, словно блиц,
Локон на виске рукою трогая,
Прикрываясь крыльями ресниц.
А подружка – пышное застолие —
Кровь, как говориться, с молоком
Рядом, оттеняла и не более:
Нам до боли сей сюжет знаком.
Проходили мимо несерьёзные
Мальчики – мужчины и юнцы,
Опускали долу очи слёзные
Мудрые по возрасту отцы.
И дрожали стёртыми коленями,
Унимая жжение в паху,
Проклиная божие творение —
Девушку, сосущую тархун.
Лишь один, собрав остатки удали,
Вдруг к подружке смело подошёл.
«Вы, возможно, что-то перепутали?»
«Может быть. Но это хорошо».
Ностальгия
Раскис солёный Петербург
В туманах и росе,
Его хвалёный Демиург
Уже давно, как все.
Слепое солнце не сулит
Достаточно тепла,
Потеет розовый гранит
Запретного Столпа.
Ржавеет светлая Игла,
Тускнеет общий фон,
И складка скорби пролегла
У огненных Колонн.
Я
