казался тяжело больным. Весь он был начисто лишён чётких линий и уверенных движений. Введенский отлично подошёл бы на роль профессора Серебрякова в чеховском «Дяде Ване». Кажется, до того – во всяком случае, в советское время – он ни разу не бывал за границей. Ответственная поездка, да ещё в роли руководителя делегации, бесспорно, пугала его, особенно частые переезды и вообще изменение привычного образа жизни. К возложенной на него миссии он отнёсся чрезвычайно серьёзно.
Из-за этого начались не только его, но и мои страдания. Со всякими предотъездными вопросами академик, разумеется, начал обращаться в соответствии со своим рангом непосредственно к высшему моему начальству. Но руководство весьма вежливо предложило неугомонному учёному обращаться прямо ко мне, ответственному за отправку делегации, «знатоку ГДР». Последнее было сильно преувеличено: в сталинские времена, особенно в 1948 году, нас, рядовых чиновников, за границу пускали неохотно, и я в ГДР к тому моменту не побывал, о чём мне было стыдно признаться не только Введенскому, но и кому бы то ни было.
Так или иначе, но то сам академик, то его властная супруга начали беспрестанно атаковать меня по телефону. Первые два раза при этом, представляясь, академик подчёркивал нервным и расслабленным голосом: «Введенский, через два «в», ни в коем случае не через одно». Уже только это начинало меня бесить. Вопросы же были такого рода:
– А какова погода в ГДР и какой она будет во время поездки?
– Брать ли зонтик? Демисезонное или зимнее пальто?
– Какие лекарства взять с собой? Есть ли в поезде врач?
– Какие лекарства таможня может отобрать?
– Точно ли в Берлине будут встречать, не забыли ли вы сообщить им номер поезда и вагона?
– На сколько время в Берлине отлично от московского?
– Будет ли среди встречающих коллега Мюллер (или другая фамилия старого знакомого Введенского)?
– Можно ли взять с собой научные труды для подарков? Как их оформлять?
И так далее и тому подобное. Самое ужасное, что вопросы задавались не в комплексе, по мере накопления, а как только приходили в голову; таким образом, звонок ко мне раздавался едва ли не каждые полчаса. На большинство их ответа я не знал, обещал выяснить, это требовало времени, следовали новые нервные звонки с напоминаниями. Уверенных ноток «знатока ГДР» академик в моем голосе не слышал, это его тревожило и раздражало. Звонки учащались, тон учёного становился недовольным и плаксивым. Начав паковаться за четыре дня, супруги Введенские, по мере отбора предметов, впадали во всё новые и новые сомнения и недоумения. Я медленно погружался в отчаяние.
Последней каплей оказался звонок жены академика с таким вопросом:
– Борис Алексеевич беспокоится: не едет ли поезд Москва – Берлин до Западного Берлина и не проедет ли таким образом делегация мимо Восточного Берлина и не окажется ли в Западном, что вызовет скандал и может быть расценено как попытка эмиграции?
На
