style="font-size:15px;"> В те времена служить на флоте было весело.
Но как давно то было…
Так давно, как будто и не было.
Сейчас крейсера рассыпались по всему океану, не имея понятия о местонахождении друг друга.
А его корабль, похоже, оторвался от всех, пришел неожиданно в эти странные, не обозначенные на карте воды.
Здесь творились странные дела и в голову лезли странные мысли.
Хайссенбруннер поморщился, вспомнив вчерашний разговор со вторым помощником Штайнбреннером.
Тот свободно владел английским, больше во всей команде языка овсянников не знал никто.
Из-за этого Хайссенбруннер был вынужден отправить его с катером на борт странного, как опившийся собственным опием торговец наркотиками, галиота под алыми парусами.
И именно со слов Штайнбреннера пришлось услышать историю внезапной неземной любви.
Равно как и предысторию, которая заставила корветтен-капитана в глубине души передернуться.
Потому что судьба девочки Ассоль, при всей невозможности сравнений, чем-то напоминала судьбу его, военного моряка.
-–
– Ассоль, мою в гробину мать…
Хайссенбруннер нежно погладил книжку, лежащую на столике.
– Это надо же придумать такое имя…
Сейчас галиот с влюбленными шел вдаль, прочь от проклятой деревни, едва не погубившей славную девчонку.
Сама она наверняка была счастлива
Кружилась в вальсе, разбрасывала цветы, пела и плясала по палубе и верила в то, что жизнь впереди бесконечна, как само море.
Даром, что она досталась никчемному – как и все эти штатские – усатому богачу англичанину.
Мысль об этом, вернувшемся из прошлого века, галиоте под алыми парусами, заставляла душу петь волшебным, неземным голосом и думать о счастье.
Хотя думать о том, чего не бывает, никогда не стоило.
И вообще все это не входило в обычный образ мыслей.
Поняв свое состояние Хайссенбруннер встряхнулся.
Взял книжку со стола, захлопнул, выровнял выбившиеся из переплета страницы с историей лучшей на свете девочки Ассоль и ничтожного во всех отношениях, кроме наследного богатства, «капитана» Грея, который и капитаном-то стал лишь благодаря папенькиным денежкам.
Потом засунул их на полку между чьим-то завалявшимся Катехизисом и ни разу не открытым, но обязательным для всех командирских кают томом «Майн Кампф».
И грязнейше выругался.
Вспомнил бога, душу, светлых ангелов, задний проход человекообразной обезьяны и цепочку действий, которые было легче изобразить, нежели описать.
После слов, брошенных е железную тесноту каюты, на душе стало легче.
«Счастье».
Он усмехнулся своему отражению в круглом зеркальце для бриться, привинченном на стену возле умывальника.
Еще одна человеческая химера, освобождение
