говорил, что, куда, с кем идет. У Риты сердце больное, сын знал, что матери волноваться нельзя, щадил ее. Хороший мальчик. И ласковый. Бывало, подсядет ко мне под бочок, что вам, тетя Ирочка, сделать хорошего? Дров натаскать или огород полить? И это в то время, как все другие мальчишки только и думают, как бы малины нарвать или ту же смородину стырить. Да и современные девочки недалеко от них ушли. Иду на прошлой неделе, Нелька с соседней улицы на мопеде несется. Так мимо меня пронеслась, что всю прическу мне растрепала. И куда родители только смотрят? Это ведь не дело, чтобы ребенок так по улицам носился. Так она еще и на карьер ездит на нем, я это знаю. А на карьер я бы детей вообще не пускала купаться. Устроили там эту «тарзанку», а там от берега сразу дна нету. Один раз шагнешь – и с головой. Это же карьер, его искусственно выкопали. Будь она неладна эта «тарзанка», одна нервотрепка.
– Так ведь это же Нелька с друзьями ее и устроила.
– О чем я тебе и говорю! Сорвиголова, а не девчонка. Сегодня в очереди за молоком стояла, слышала, как баба Вера рассказывала. Знаешь бабу Веру? В желтом доме живет, у дороги. Высокая такая, всех поучить любит.
Шура тоже знала эту в высшей степени неприятную старуху, которая всегда и всем была недовольна, все у нее шло не так и наперекосяк, но почему-то винила во всем этом она не саму себя, а окружающих ее людей.
– Вышла баба Вера сегодня ночью из дома по естественной надобности и чуть инфаркт не схлопотала. Торчит, понимаешь ли, прямо над кустами у туалета чудовищная морда. Светится в темноте. И стонет. Баба Вера так и села. Ноги у нее подкосились, дыхание перехватило. Того и гляди, помрет. Да и то сказать, много ли старухе надо? Ей годочков уже, считай, за восемьдесят. Далеко ли до греха?
– Так и что случилось?
– А то, что Нелька подговорила других ребят, стащили они где-то тыкву, рожу в ней страшную вырезали, фонарик внутрь вставили и прикрепили над забором у бабки Веры. Та вышла, видит, в воздухе жуткая оскаленная морда парит. А ребята еще и стонать принялись, чтобы еще жутче сделать.
– И впрямь жуть, – согласилась мама Шуры. – Я бы и сама испугалась.
– В том-то и дело! И таких проделок на счету у Нельки миллионы! А Павлик никогда с этой компанией не играл. Все больше возле взрослых терся. Хороший мальчик! Вот хороший, и все! С моим дедом Сашей они огород копали. Кто другой из ребят станет за спасибо огород копать? Ни в жизнь! А Павлик стал! Нет, золото, а не ребенок. Травы перед домом скосим, он тут же с граблями бежит, в кучки соберет, в тачку загрузит, к нам на участок привезет. И никто его об этом не просил, сам вызывался!
Мама ничего не ответила. Наверное, мысленно сравнивала соседского Павлика с собственной Шурой, которая была мастером отлынивать от любой домашней работы. Не нравилось Шуре ни поливать грядки, ни полоть сорняки, ни мыть посуду, которую тут приходилось полоскать сразу в трех тазиках – первый с мыльной водой, второй с водой колодезной, и третий уже с наичистейшей тоже колодезной, но прозрачной как слеза водичкой для окончательного ополаскивания.
А Павлик,
