Теперь я понимала, что он чувствовал. Я не сомневалась, что моя теперешняя легкая боль очень скоро превратится в адскую, но пока мои мозг и сердце находились в режиме самосохранения, и я могла сосредоточиться только на своем следующем шаге.
– Но это наша общая квартира, – сказал Том.
– Формально так, но кто заплатил за нее? – спросила я так холодно, что сама удивилась. До этого мига я ни разу не попрекнула его деньгами, хотя я потратила деньги, которые в восемнадцать лет получила по страховому полису за маму, на базовый вклад за нашу квартиру, и четыре с лишним года сама выплачивала кредит, пока Том не начал получать хоть какую-то зарплату как новоиспеченный градостроитель. Он теперь платил одну треть нашего ежемесячного счета, а я продолжала выплачивать его образовательный заем.
– Либби, ну пожалуйста. Я же говорил тебе, что хочу все уладить.
– Том, – сказала я, уперев руки в бока, – это невозможно. Неважно, что ты говоришь или делаешь, то, что ты мне сказал, навсегда останется со мной. Этого не исправишь. И в глубине души ты знал об этом, когда говорил мне. – Я попыталась передразнить фразу, сказанную им мне вчера, но вышло как-то невесело. – У меня нет ни времени, ни сил улаживать это с тобой вместе. Сейчас это, может быть, звучит бессмысленно, но позже ты поймешь. Если у тебя остались вопросы, советую обсудить их с психотерапевтом или адвокатом по бракоразводным делам, – сказала я и сунула ему чемодан.
– Ох, Либби, – произнес он. На его глазах появились слезы.
Я давно не видела, чтобы Том проливал слезы, и вид у него был такой безутешный, что первым моим побуждением было раскрыть объятия и прижать его к груди. Тут же перед глазами развернулась сцена: я говорю ему слова утешения, вытираю ему слезы, он смотрит на меня сначала оценивающе, потом в его взгляде появляется желание. Мы мило, нежно занимаемся любовью на кровати, а может быть, даже на полу, и я даже не буду против, если он кончит раньше меня. Потом он пошутит, что надо бы ему чаще лить слезы, мы вместе посмеемся, потом я поцелую своего славного, чувствительного супруга и скажу, что люблю его, как рот любит пиццу, что всегда вызывало у него улыбку.
От этого самой впору было заплакать.
Но нет, нечего циклиться на том, чего уже никогда в жизни не будет.
– Только не здесь, пожалуйста, – сказала я и вытолкала уже по-настоящему плачущего Тома во входную дверь.
Я думала, что, выставив Тома, тоже начну плакать. Но нет, я сидела на полу в прихожей опустошенная и изможденная. Если бы рак был подарком, я бы его вернула назад. Мне ни к чему быстрорастущая опухоль, чтобы осознать быстротечность жизни: я ведь видела, как моя мать заживо разлагалась на больничной койке, а потом умерла, прежде чем научила меня выбирать бюстгальтер, в котором обширные груди не напоминали бы ракеты, – и уж тем более прежде, чем увидела, как я иду по проходу в церкви с мужчиной, который разобьет мне сердце одной сокрушительной фразой. Этого напоминания было достаточно.
Потом я вернулась на кухню, съела несколько
