праву. Они противопоставляли “органическое”, общинное свойство народа организованному государству”[160]; право, по их мнению, было феноменом, неотделимым от государства и служащим лишь инструментом государства. Многие народники разделяли эти взгляды, но при этом можно было быть народником без особой приверженности свободной общинности. В действительности все большее количество мыслителей-народников – и революционеров, и сторонников реформ – провозглашали значительное расширение государственного вмешательства в социально-экономическую сферу с полным осознанием того, что это приведет к заметному расширению правового регулирования человеческих отношений. Такое развитие было, конечно, совершенно неприемлемо для русских анархистов.
Следует подчеркнуть, что враждебность по отношению к праву не присуща самому понятию анархизма. Анархия – это отрицание власти человека над человеком, но необязательно отрицание права. “Не следует удивляться при обнаружении интересного мотива анархистской теории, лучше всего, вероятно, представленного Прудоном (и предшествовавшими ему утопистами-социалистами) и подтверждающего аристотелевскую модель политической ассоциации” – ассоциации, основанной на глубочайшем уважении к праву[161]. Действительно, у Прудона мы читаем, что анархия – это “отсутствие хозяина, господина”, но не отсутствие закона[162]. Напротив, Прудон прекрасно понимал ценность закона для человеческой свободы. “Закон, – писал он, – выведенный из знакомства с фактами и, следовательно, опирающийся на необходимость, никогда не вредит независимости… Свобода есть бесконечное разнообразие, ибо она, в пределах закона, уважает всякую волю”[163].
Такой взгляд на право вступал в противоречие с правовым позитивизмом, который выводил все законы из воли суверена. Различие между русскими анархистами и Прудоном может быть объяснено, хотя бы частично, тем, что в России девятнадцатого века правовой позитивизм был господствующей правовой теорией, в то время как во Франции понятие закона совсем не обязательно ассоциировалось с действующими законами, установленными государством. Это отражало различие между страной, свыкшейся с неограниченным самодержавием, и страной, в которой воля суверена могла быть оспорена от имени закона, в которой понятие закона было все еще тесно связано с традицией естественного права – и в ее католическом варианте, и в форме современной теории “естественных прав”.
Социальная теория величайшего мыслителя русского анархизма Михаила Бакунина вращается вокруг двух пар противоположностей: общества и государства, с одной стороны, и естественного права и права, сотворенного человеком – с другой. Он утверждал: “Общество – это естественный способ существования совокупности людей независимо от всякого договора. Оно управляется нравами и традиционными обычаями, но никогда не руководствуется законами… Существуют,
Ibid. P. 68. Другим замечательным теоретиком анархизма, который придерживался таких же взглядов, был Рид. “Анархизм, – поясняет он, – буквально означает общество без
