в сторону дороги, по которой, таща за руки хнычущих детей, понуро шагали изгнанные из родных домов мужики и бабы.
Придуманные во время прогулок по берегу Зуши слова так и не пригодились, потому что объяснять ей ничего не пришлось – когда первый секретарь обкома вновь приехал в Мценск, у Доси уже заметно выпирал живот. Разглядывая ее своими глубоко посаженными и слегка прищуренными глазами, он какое-то время хмурился, потом кивнул, обронив:
«Что ж, рожай. Только не вздумай крестить. Сделаешь по-своему – будет очень плохо»
Маленький Прокоп родился в конце зимы. Варейкис приехал через месяц, велел привезти мальчика. Ребенок ему понравился – он даже улыбнулся, что случалось с ним нечасто, и пощекотал крохотную шейку в складочках.
«Завтра уезжаю в Москву на совещание. Приеду – увезу вас обоих в Воронеж»
Когда Дося вернулась домой, мать сурово сказала:
«Крестить надо, я уже с отцом Николаем говорила»
«Мама! Он запретил, нельзя!»
Она не назвала имени, но мать и без этого поняла, кто такой «он».
«Не узнает, тайно окрестим. Ты старших-то не крестила?»
«Федю крестила, а Машенька в самую революцию родилась, не стали крестить – не до того тогда было»
«Вот Бог тебя и наказал, что в трудное время от него отступилась. Надо крестить. И свой крест, каким тебя окрестили, тоже на шею надень. Ты ведь, когда из дома убежала, его оставила, а я хранила, молилась за тебя»
Она вытащила из маленькой шкатулки серебряный крестик, продела тоненький шелковый шнурок и протянула дочери. Прокопа окрестили через два дня, в церковь несли тайно, под покровом ночи.
Через месяц Варейкис приехал в Мценск и сразу же вызвал Досю к себе. Торопливо надевая жакет, она отдала сынишку матери перепеленать и незаметно шепнула ей на ухо:
«Крестик с шейки сними, не забудь»
Уверена была, что никто ничего заподозрить не может – священник обещал хранить крещение в тайне – и, тем не менее, садясь в машину, никак не могла унять бившую руки дрожь. Однако беглого взгляда на лицо Варейкиса ей хватило, чтобы понять – знает. Скользнув взглядом по лицу спавшего у нее на руках мальчика, он вздохнул и покачал головой:
«Положи его на кровать, пусть спит, – подождал, пока она развернет теплое одеяльце и уложит ребенка на кровать, потом продолжил: – А теперь скажи, ты забыла, что я запретил тебе разводить поповщину? Неужели надеялась, что я ничего не узнаю?»
От его вкрадчивого голоса дрожь Доси усилилась.
«Ведь пишут же в газетах, – сделав над собой усилие, тихо сказала она, – ведь сами коммунисты уверяют, что у нас свобода вероисповедания»
«Именно! Свобода от мракобесия и суеверий! Веками церковь обманывала народ, навязывала ему свою волю, но революция принесла
