широту, и только когда цифры совпали торжественно произнес:
– Нутка.
По правде говоря, Нуткой в нашей с Тропининым реальности назывался местный народ, а также небольшая гавань и британское поселение на её берегу, ставшее позже костью в горле испанцев. Собственно из-за того кризиса, который едва не привела к войне, место и стало известным. Я же решил перенести имя на весь остров. Короткое, запоминающееся, удобное. Для сохранения «исторического» названия у меня попросту не хватило фантазии.
Ванкувер – не какой-нибудь атолл посреди океана. Островом он выглядит только на карте, а в масштабе одни к одному перед нами открылся огромный по протяжённости берег, с горами, поросшими вековыми лесами, с глубокими заливами, устьями речушек. Зверобои решили, что я ошибся и принял за остров матёрую землю. Окунев моим картам уже привык доверять, но бесконечно тянущийся за бортом берег провоцировал и его.
– Вон удобная бухта, зайдём? – то и дело предлагал капитан.
– Здесь полно удобных бухт, – отмахивался я. – Знай, правь на юг.
На самом деле бухт было не так уж и много. Повсюду торчали скалы. Лот не успевал обсохнуть, его бросали каждые четверть часа. Для всякого капитана проводка судна вдоль берега требовала огромного напряжения, а Окунев вдобавок помнил катастрофу начала своей карьеры и предпочитал дуть на воду. Такие же в точности камни погубили его первый корабль вместе с командой. И потому вечером флотилия удалялась от берега и до утра корабли шли осторожно на «малом ходу».
***
Последнее время я почти не спал. Сидел на палубе или лежал на крыше казёнки, днём всматриваясь в горизонт, а ночью разглядывая звёздное небо. Приближалась кульминация авантюры, и нервное напряжение вызвало к жизни прежние страхи. Недавний разговор с Тропининым, когда он предложил поискать единомышленников по перекройке истории, заставил вернуться к размышлениям, отложенным ранее в виду их крайней неприятности.
Возможно, это была своего рода мания преследования, но, как утверждают продвинутые параноики, – наличие паранойи вовсе не означает, что за тобой не следят. Кто был тот человек, что вынюхивал в Нижнем Новгороде и Арзамасе? Зачем он искал меня? Может ли он как-нибудь помешать делу? И ведь был ещё тот мертвец с очень странным списком имён. Я ощущал себя на периферии какой-то глобальной интриги, которую не мог постичь.
Мне почему-то казалось, что гоблины, захоти они меня достать, давно бы достали. Уловка с отказом от рациона и лишние перемещения могли сработать лишь первое время, а десяти лет вполне хватило бы для поиска. Скорее всего, эта странная шайка с непонятными целями уже потеряла ко мне интерес. Я не нарушал их режима и до сих пор не особенно вмешивался в исторический процесс. Америка пока что оставалась на периферии мировой истории, где лишняя тысяча квадратных километров не стоила ржавого гвоздя.
Другое
