два слившихся в процессе копуляции одноклеточных организма, было закреплено в процессе дальнейшего развития и стало использоваться повторно[32]. При таком подходе надо признать, что «пол» является достаточно поздним приобретением, и чрезвычайно мощный инстинкт, целью которого является половое соитие, повторяет то, что однажды произошло как случайность, а потом закрепилось, так как показало свое эволюционное преимущество.
Так же как в случае со смертью, возникает вопрос: правильно ли мы поступаем, приписывая простейшим только те характеристики, которые они демонстрируют, и верно ли предполагать, что силы и процессы, которые мы наблюдаем у высших организмов, возникли именно у них? Изложенный выше взгляд на сексуальность мало помогает нам в достижении этой цели. Против него можно возразить, что в нем постулируется наличие жизненных инстинктов уже у простейших жизненных форм; в противном случае копуляция была бы отвергнута в ходе эволюции как процесс, противодействующий естественному течению жизни и затрудняющий умирание. Однако в жизни мы наблюдаем совершенно обратное: копуляция не только сохранилась, но и усовершенствовалась. Таким образом, если мы не станем отказываться от концепции инстинктивного влечения к смерти, то должны будем предположить, что оно с самого начала было сопряжено с влечением к жизни. Правда, в этом случае нам уже придется решать уравнение с двумя неизвестными. Помимо этого надо признать, что науке пока нечего сказать о происхождении сексуальности, и мы можем уподобить эту проблему темному помещению, куда не проник пока ни один луч мало-мальски приемлемой гипотезы. Мы обнаруживаем такую гипотезу в совершенно другом месте, но это гипотеза такого фантастического свойства – скорее миф, чем научное объяснение, – что я не осмелился бы даже упомянуть о ней, если бы она не соответствовала одному условию, к выполнению которого стремимся и мы. Дело в том, что эта гипотеза выводит происхождение инстинкта из потребности в восстановлении прежнего положения вещей.
Естественно, я имею в виду гипотезу, которую Платон изложил в своем «Пире» устами Аристофана. В этом отрывке речь идет не только о половом инстинкте, но и о его важнейших вариациях в отношении объекта.
«Когда-то наша природа была совсем иной – не такой, как теперь. Прежде всего люди были трех полов, а не двух, как ныне – мужского и женского, ибо существовал еще и третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих… они сочетали в себе вид и наименование обоих полов…» У этих людей все органы были в двойном комплекте – четыре руки и четыре ноги, два лица, два набора срамных частей и т. д. Тогда Зевс решил разделить каждого человека на две половины, разрезав их пополам, «как разрезают перед засолкой ягоды рябины. …И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремилась к другой своей половине, страстно желая срастись…»[33].
Не стоит ли нам
Правда, сам Вейсман («Das Keimplasma», 1892) это преимущество отрицает: «Оплодотворение ни в коем случае не означает омоложение или обновление, ни то ни другое не является необходимым для продолжения жизни; оплодотворение – это всего лишь инструмент, обеспечивающий возможность слияния двух различных наследственных тенденций». Вейсман считает следствием такого слияния только повышение изменчивости живых существ.
Я очень благодарен венскому профессору Генриху Гомперцу за разъяснения по поводу происхождения платоновского мифа, которые отчасти передам его же словами. Мне бы хотелось обратить ваше внимание, что практически та же самая гипотеза содержится в «Упанишадах», ибо в упанишаде «Брихад-Аранъяка», в которой описывается происхождение мира из Атмана (самости, «Я»), мы находим следующее: «…Но не чувствовал он (Атман) радости, ибо невозможно чувствовать радость, когда ты одинок. И возжелал он, чтобы рядом с ним был кто-то еще. Он был огромен и совмещал в себе мужа и жену. Эту свою самость он разъял на две части, и восстали из них муж и жена. И тогда сказал Ягнавалкья: «Мы двое (каждый из нас), как половинка ореховой скорлупы». И тогда пустоту между ними заполнила жена».
Брихад-Аранъяка – самая древняя из упанишад, время ее появления датируют не позднее 800 года до н. э. Вопреки преобладающему мнению я бы не стал с порога отметать возможность заимствования платоновского мифа, пусть даже косвенно, из индийского источника, и причиной является вовсе не вера в переселение душ. Но даже, если бы такое заимствование и имело место (например, через пифагорейцев), едва ли стоит недооценивать возможность совпадения рассуждений. Конечно, Платон не стал бы присваивать себе рассказ такого рода, если бы узнал его из восточной традиции, не говоря уже о том, что придал бы значение, если бы его не поразила содержавшаяся в нем истина.
В статье, посвященной тщательному исследованию этого мифа до Платона, Циглер (1913) прослеживает его происхождение до вавилонских представлений на эту тему.
