угодно ли будет вам его принять?
– Сделайте милость!.. Почему же не принять? – возразил Аполлос Михайлыч.
– Слабость имеет большую: пьяница, говорят, и пьяница-то запойная.
– Что же он по крайней мере за человек? – спросил хозяин.
– Человек он не важный, здесь в питейной конторе служит.
– Каким же образом вы узнали, что он хороший актер?
– Нынче летом у меня Саша из гимназии приезжал, так сказывал, что он где-то на вечере, подгуляв, что ли, читал им какое-то сочинение: так, говорит, уморил всех со смеху. Саша даже мне все его передразнивал.
– Нельзя ли мне как-нибудь показать его? Я бы испытал его на Подколесине.
– В этом-то и трудность, Аполлос Михайлыч, он ведет очень странную жизнь: или сидит дома около жены, которой, говорят, ужасно боится, или безобразно пьян.
– Господи боже мой, какое несчастие! По крайней мере можно ли его каким-нибудь образом вызвать из дому трезвого? Не целый же день он пьян.
– Вы напрасно, Юлий Карлыч, – вмешался в разговор Осип Касьяныч, – даете Аполлосу Михайлычу такой совет. Вы, вероятно, говорите о Рымове? Помилуйте, я его знаю: он человек совершенно потерянный; я полагаю, что это даже будет неприлично и, вероятно, дамам неприятно.
– Как это сказать, Осип Касьяныч, – возразил хозяин, – что будет неприлично и неприятно дамам? В искусстве не должно существовать личностей.
– Как вам угодно, Аполлос Михайлыч, я сказал только мое мнение.
– Очень вам благодарен; но мы теперь рассуждаем не о том, что это за человек, а какой он актер.
– Актер превосходный, мне Сашенька сказывал, – подхватил Юлий Карлыч.
– Много ваш Сашенька понимает, – перебил Осип Касьяныч.
– Да я ничего и не говорю и сказал только свое мнение. Моего Сашеньку тут вам трогать нечего.
– Вас никто с вашим Сашенькой и не трогает, а говорят о Рымове да о дамах, которые не захотят с ним играть.
– Нет, Осип Касьяныч! При всем моем уважении к вам, я должен сказать, что вы говорите не дело. Наши дамы выше этих мелочей, – перебил хозяин.
– Как вам угодно, – отвечал судья, – ваше дело.
В залу, куда ушел молодой человек, вскоре за ним вышла и молодая дама.
– О чем вы мечтаете? – спросила она, подходя к нему.
– Я не мечтаю, но взбешен на этого старого хрыча.
– Не сердитесь на него, он вас любит.
– Sacre Dieu![7] Что мне в его любви?.. Помешался сам на театре и хочет всех сделать актерами. Очень весело учить какую-нибудь дрянь наизусть, пачкать лицо и тому подобные делать глупости.
– Что ж такое? – Ничего, зато все общество будет вместе. На репетициях будет очень приятно: мы с вами будем сидеть, разговаривать, смеяться.
– Да, конечно, в таком случае это будет очень приятно, но я думал, что вы не захотите играть.
– Нет,
Проклятие! (франц.).
