зговорами. В руке у Арсения магнитофон. Подкатил красный "москвич".
– Карета подана, – сказал Борис, распахивая дверцу. – Смотри, маг не вырони… Шеф, гони!
Борис старался выглядеть старше своих восемнадцати – сигарета в зубах, постоянная пренебрежительная ухмылка, зеленые глаза прищурены.
За окном такси промелькнули лица одногруппников – Женька-Комиссар, Амир, Тася, Эллочка.
– Пиж-жоны, – буркнул Женька, комсорг группы, провожая злым взглядом машину. – Катаются на папины денежки!
– А тебе жалко? – рассмеялся Амир. – Шикуют пацаны, даже в колхоз хотят уехать красиво. Кстати, у Бориса, насколько я знаю, отца нет.
– Ну, на мамины… какая разница? Маменькины сынки!
Амир отслужил в армии вместе с Женькой, в одной роте. Но, в отличие от Женьки, вспоминал о службе без ностальгии, даже с неприязнью. Ему нравилась вольная студенческая жизнь. Были б деньги – и он бы сейчас рванул на тачке вместе с этими веселыми стилягами в штанах-техасах и китайских кедах. Но на халяву – пас. Он за всё привык платить. Амир быстро шагал, размахивая сумкой. Тёплый августовский ветер обдувал его горбоносое лицо, раздувал черные волосы.
Рядом шла Тася. Короткая прическа, вздернутый нос, большие карие глаза. Похожа на девчонку. Она устала тащить свой большой рюкзак и с трудом переставляла ноги в узких брючках и коротких резиновых сапожках.
– Давай помогу, – сказал Амир и взял ее рюкзак. – Отдышись.
– А ты, Женюра, что ли, мне помочь хочешь? – кокетливо протянула Эллочка, щуря свои голубые кукольные глаза. Комиссар нахмурился, но взял ее чемодан. Его узкое худое лицо было неприступным, серые глаза (как ему казалось) отливали стальным блеском. Эллочка, пританцовывая, шла рядом. Она знала, что суровый Женька стесняется девчонок и специально его поддразнивала.
Пришли на вокзал. Перрон забит народом.
– Какой наш вагон? – спросил Амир.
– Тринадцатый, – сказал Женька.
– Надо же, как мне не везет! – воскликнула Тася. – И вот так – всю жизнь… Живу в тринадцатой квартире, группа наша сто тринадцатая, вагон тринадцатый…
– И сегодня – тринадцатое августа! – смеясь, добавила Эллочка.
Вагон был переполнен. Но Борис с Арсенькой в дальнем купе успели обосноваться и уже доставали выпивку и закуску. На столике красовалась бутылка румынского вина, а в рюкзаке дожидался своей очереди чистый медицинский спирт. Мать Арсения заведует аптекой.
– Тася! Амир! Эллочка! Айда к нам! – крикнул Борис.
Выпили, закусили, затянули песню:
– Вот окончим мы вуз,
Диплом получим,
И поедем с тобой
В колхоз могучий.
Ах ты, чува моя, чува,
Тебя люблю я!
За твои трудодни —
Дай поцелую!..
И Эллочка пела. И Тася подпевала. Хотя ей не очень-то весело. Была бы одна – заплакала. Так не хочется уезжать из дома, от мамы и братика. А тут – прозябать в деревне – месяца два, не меньше… Мама, мамочка…
Амир глядел на Тасю и пытался угадать – о чем она думает. Но разве угадаешь?
Арсений достал бутылку спирта.
– Ты, что ли, алкаш? – Эллочка в притворном ужасе расширила свои кукольные глазки. – Может, хватит на сегодня?
– Пир только начинается! – воскликнул Арсений.
За вагонным окном темнело. Пролетали столбы, деревья.
Борис глотнул спирта – и закашлялся. Все же допил стакан, с трудом отдышался. Сидел молча, бессмысленно улыбаясь.
– Ну что, пикадор? – насмешливо сказал Амир. – Рауш-наркоз? Может, ляжешь баиньки?
Борис кивнул и забрался на верхнюю полку. В мозгу стучало: е-ду, е-ду, е-ду. Ку-да? За-чем? Хо-чу до-мой…
– Быстро спёкся, – хмыкнул Женька. – А еще корчит из себя какого-то битника.
– Ну-у, битники – бородатые, – возразила Тася.
– Так у него борода не растет еще! – хохотнул Женька. – Салага! Салабон!
– И чего ты к нему придираешься? – добродушно сказал Амир. – На себя посмотри, старый служака. Гимнастерку напялил, значки армейские нацепил… Было бы чем гордиться… Мне про армию даже вспоминать тошно.
– Амир, ты мой кумир! – пропела Эллочка. Она была слегка пьяна. Тася сидела грустная, глядела в вагонное окно.
Поселили их в клубе, рядом с правлением. Девчонок – отдельно, в клетушке, за дощатой перегородкой.
Деревянные нары. Печь. В коридоре
