часто утешал, когда тот расстраивался из-за поломанной игрушки или сбитого колена, стал взрослым. Он так сильно сжимал Давида в объятиях, что юноша некоторое время не мог дышать.
– Кто-нибудь поверит, что я носил тебя на плечах? Ты разве меня не узнаешь?
– Это было так давно, Петр! – произнес серьезным тоном Давид. – Годы римского владычества изменили нас всех.
– Это верно, – согласился апостол, отметивший, что мальчик вырос. – Что привело тебя сюда?
– Я хочу знать, где похоронен мой отец.
16
Лошадь под Савлом уже выбилась из сил, но он не мог остановиться. Речь шла о его спасении. При каждом движении лошади, при каждом толчке рана на плече причиняла ему невыносимую боль. Стрела вонзилась в плечо настолько глубоко, причем в такое труднодоступное место, что он даже не мог помыслить о том, чтобы ее вытащить. Он попытался потянуть за древко, но боль, возникшая от одного только прикосновения к нему, была нестерпимой. Раненый стонал при малейшем толчке.
Он попытался отвлечься от своей раны, размышляя о мешке Марии, который у него хватило духу прихватить с собой. Что он рассчитывал в нем найти? Указание мест, где собираются назаряне? Или указание места, где хранили тело так называемого воскресшего? На самом деле то, что главный стражник в конце концов обнаружил в ее вещах, превзошло все его ожидания. И именно это помогало ему держаться. Каифа должен был узнать об этом, чего бы это ни стоило. Но как тогда оправдать цель своей поездки в пустыню, не сообщая об их тайном договоре с Пилатом? Как ему сказать о своем ранении?
В это время лошадь, перескакивая через овраг, так его тряхнула, что, громко вскрикнув, он снова вспомнил о ране.
Стрелу нужно было вытащить. Откладывать это было нельзя, так как не столько сама рана, сколько присутствие в ней металлического острия усиливало его страдания.
Был лишь один способ избавиться от стрелы, но варварский.
Не теряя больше времени, Савл завел руку за спину так, что его скрутило от судороги. Взявшись за оперение, он глубоко вдохнул и резко провернул древко, прежде чем дернуть за него. И после этого, готовый разодрать мышцу и хрящ, всадник вытащил стрелу. Вопль, вырвавшийся у него из глотки, заставил дернуться лошадь под ним. Он вытащил острие, но теперь оно не препятствовало кровотечению.
Когда он наконец-то увидел башни Иерусалима, потеря крови окончательно лишила его сил. Прильнув к шее своего скакуна, он боялся даже шевельнуться. От лихорадки его начало трясти, и несчастный едва видел, куда едет, и не понимал, перед ним часовой, поспешивший ему на помощь, или очередной мираж, который создавал воспаленный мозг, чтобы усыпить бдительность раненого.
Когда он снова открыл глаза, то понял, что лежит на животе в уютной комнате римского особняка. Возле него какой-то старикашка разогревал в миске вино, доводя при этом ее до белого каления. Савл хотел было подняться, но был вынужден отказаться от этой затеи. Боль, не позволившая ему встать, все еще не отпускала его.
– Я
