вещи умеет готовить.А потом я подрос и стал более диким, отдалился от нее.
Я отлично понимал, что делаю ей больно, но ничего с собой поделать не мог.
Я искал себя. Когда выпил свою первую бутылку пива, я хотел быть взрослым и все сам решать, но еще больше я хотел отомстить своему отцу. Я не любил делать уроки, но при этом хорошо учился, мне это легко давалось, но я оказался слишком ленив.
Меня не интересовала золотая медаль, институт. Единственное, что мне нравилось, и я умел делать хорошо – так это рисовать. В этом деле мне не было равных. То, чем я мог гордиться, так это тем, как под моей рукой карандаш делал плавные линии, создавая очередную картину, возникшую в моем воображении. Чаще всего это была природа и машины разных марок, реже – портреты.
Я был сложным подростком, таким вот сгустком отрицательной энергии. Всегда искал поводы начать драку, в которой должен был непременно победить. Надрать кому-то задницу было для меня святым делом. Маму часто вызывали в школу, она выслушивала все претензии к своему сыну, молча кивая в ответ, но вместе с тем ей хотелось защитить меня. У каждой матери это в крови – быть защитой своего отпрыска. Инстинкт, данный с рождения, но у некоторых он, к сожалению, отсутствует, их ДНК-код сбит, у них не возникает такого желания. Мама знала, что выгораживать плохие поступки нельзя, поэтому каждый визит к директору сопровождался воспитательной беседой дома.Тогда в очередной раз я разбил нос однокласснику, который не хотел освободить место, которое было моим.
Я своего уступать не привык, даже если это всего лишь стул.
Дело было не столько в том, где я буду сидеть – это принцип. Если кому-то уступить хотя бы однажды, все начнут думать, что ты слабый, никто не подумает о причине твоего поступка, все увидят лишь результат.
Мама в тот день спросила меня, зачем я все это делаю? Она всегда была снисходительна ко мне из-за случая с отцом в детстве, но я не хотел этой жалости.
Но в этот раз она устала от критики учителей, она хотела начать водить меня к психологу, чтобы тот научил меня контролировать беспричинные приступы злости. Но у всего есть причина: меня успокоит, если отец приползет на коленях и будет вымаливать прощение.
А самая страшная тайна была в другом – мне было бы проще оторвать себе руки, чем кому-либо сказать об этом: в душе я ждал, что он все-таки придет к нам, принесет извинения, скажет, что сожалеет и любит меня. Я его тогда бы простил, но ублюдок напрочь забыл обо мне, а я не мог дать шанса тому, кто никогда не просил этого. Единственное, что во мне оставалось, это ненависть.
Мама тогда сказала: «Сынок, остановись, не надо», а я плюнул на пол, развернулся и ушел в свою комнату. Она тогда заплакала. Я обидел ее, мне хотелось попросить прощения, только вместо этого я перевернул мольберт с готовой картиной.
Я готов был разрушить все, даже самого себя.Это глупо, но я до последнего ждал и даже пытался его понять, мол, ему пришлось нелегко. Подумаешь, чуть не убил сына, ну с кем не бывает? Это было бы смешно, если бы не являлось таким печальным.С
