грудь ударяет ду-ду-ду-то!..
– Прочистит!
– Это так! Оно очистку дает! В случае там в нутре что-нибудь…
– Вот, вот! Она ее в то время сразу. Ну-ко!
Пола полегоньку приподнимается; дьячок говорит:
– О, да много!
– Что там!
Нечто поступало в дрожавшие руки дьячка.
– Сольцы, сольцы!
– Цс-с-с… Сию минуту.
– Гм-м… кхе!
– Готово!
– Ах, благодетель! Я тебе, друг, что скажу, – прожевывая, шептал дьячок, – ты по какой части?
– Слесарь.
– А мы по церковной части. Я тебе что скажу: наше дело – хочешь не хочешь!
Дьячок пожал плечами.
– Смерть!
– Ты думаешь, всё на боку да на боку лежим? Нет, брат!
Долго идет самое дружественное шептание. В комнате раздается опять тягучее чтение.
Прохор Порфирыч в это время уже в мезонине; он нагибается под кровать, кряхтя, что-то достает оттуда, потом на цыпочках спускается с лестницы и идет через двор к саду.
Брешет собака…
– Черной!
Порфирыч посвистывает.
– Как! воровать? – говорит он, возвращаясь из саду и проходя мимо брата. – Нет, гораздо будет лучше, ежели ты это оставишь… Братец, не спите?
– О-ох!.. Не сплю! – вздыхает Семен, поворачиваясь на своем ложе.
Порфирыч подсаживается к нему, тоже вздыхает, присовокупляя: «ох, горько, горько!», и затем тянется долгий шепот Порфирыча:
– Ах ты, говорю… Да как же ты, говорю, только это в мысль свою впустить могла?
Безлунная ночь стоит над городом; небо очистилось, в воздухе сыро. В стороне по небу скатилась звезда, оставив светлый след.
– О-ох, господи! – шепчет кто-то в кухне.
На крыльце явилась стряпуха.
– Я все беспокоюсь, – заговорила она, – как кисель?
– Как в первых домах!
– Опять можно и полосами его пустить, с клюквой, как угодно?
– Как вам угодно, и с клюквой!.. Как в первых домах!
– Я все беспокоюсь! – заключила стряпуха, уходя.
Усталый дьячок еще медленнее читал псалтырь; из отворенного окна на него изредка налетал свежий воздух.
– С-с-с-с-с-с… – раздалось под окном.
Дьячок обернулся.
Прохор Порфирыч облокотился на подоконник локтями, прищуривал глаз и кивал головой в сторону.
– Не мешает! – сказал дьячок.
Следовало повторение «нечто» и опять монотонное чтение.
Прохор Порфирыч снова исчезал куда-то. Дьячок, у которого начинали слипаться веки, иногда закрывал глаза и прерывал чтение, пошатываясь вперед и назад. Тишина была мертвая.
Вдруг где-нибудь, не то вверху, не то внизу, с каким-то нытьем щелкал замок. Дьячок выпрямлялся, широко раскрывал глаза и едва успевал произнести два-три слова, как начинал дремать снова.
