охладиться делами, ринулся, как за спасением, к новому знакомцу, русскому купцу… и вот поди ж ты, какую западню выстроил ему дьявол!
Нет, надо бежать. Надо бежать, пока он не изошел перед этой синеглазой русской Венерою, будто ошалелый от первой похоти юнец! Того и гляди, воротится супруг этой москвитянки – и пойдут клочки по закоулочкам. А она… она-то хороша! Ничем не лучше своей служанки: вперилась взором в его бедра – словно пальцами трогает напрягшееся естество!
Марко неловко повернулся боком, буркнув:
– Addio, signora![1] – в полном уже безумии, не заботясь, поймет она или нет, ринулся к воротам – и ахнул, ударившись о твердое, как скала, тело высокого человека, преградившего ему путь.
Все. Все кончено. Пропал он…
– Господин Орландини! – возопил зычный голос, и мощные руки, вместо того чтобы схватить за горло, дружески обняли его плечи и затрясли с таким пылом, что голова замоталась взад-вперед. – Господин Марко! Сударь любезный! Ну, молодец, что пришел, а я, вишь ты, ковами[2] диаволовыми был от дела отвлечен. Пожар вспыхнул на складах, что у Яузы стоят, да, спаси бог, вовремя я про свою невзгоду прослышал! Вся дворня со мною ринулась, да с баграми, да с бадьями! Ну, господь оберег: за два только строения огонь до моего амбара не дошел. Добра погорело, скажу я тебе… – Говоривший отчаянно махнул рукой, но большое лицо его исказилось не гримасой горя, а довольной улыбкою.
Марко смотрел тупо. Он только теперь начал соображать, что нечаянной волею Провидения забрел именно на тот двор, который искал. А молодица, зазвавшая его, не иначе жена его нового торгового партнера, Михайлы Воротникова.
Ревность, разочарование так и ударили по сердцу, а потому он не смог оценить значения торжествующей улыбки Михайлы и лишь проблеял в ответ что-то сочувственное.
– Да ты что? Оглох? – счастливым басом продолжал греметь Воротников. – Не слышал, чего говорено? Погорели нынче и Артамошка Гаврилов, и Никомед Позолотиков, и Сашка Рыжий! Там еще целы склады Крапивина да Ваньки Сахарова, но они нам не соперники. Что их товар противу моего? Все наши – соболи, да горностаи, да векши[3] – знаешь в какую цену теперь войдут?!
Мозги у Марко постепенно прояснялись. Пожар означает, что у него почти не остается конкурентов на московском меховом рынке и он теперь может диктовать свои условия что соотечественникам, что греческим купцам, которые ждут не дождутся завтрашних торгов, чтобы отправить домой последние обозы с пушным товаром этого года. Ан нет! Не будет никаких торгов! Все, что осталось в пушных амбарах, теперь принадлежит ему, Марко Орландини!
Ему, да – если, конечно, Михайла не выкинет какой-нибудь хитрой штуки. Эти русские… Они в делах ненадежны, как весенний лед. Скажем, золотых монет они сами не чеканят, а пользуются венгерскими, или
Прощайте, госпожа! (
Кознями (
Беличьи шкурки (
