где находится корабль, невозможно было даже приблизительно. Отданный во власть течений и бурь, он шел наугад сквозь шальное месиво воды и воздуха. Капитан, погруженный в некие эзотерические вычисления (от которых отстранил даже штурманского офицера), делал вид, будто имеет некоторое понятие о том, где находится канонерка, но остальные офицеры относились к его выкладкам с сомнением. И даже если бы кто-то и мог выдержать на палубе больше нескольких минут, то различить в темноте, сквозь пелену дождя, действительно ли на горизонте проплывают последние из Четырехсопочных островов, он не смог бы.
Буря не утихала на протяжении двух суток, наполненных для большинства находившихся на борту необыкновенными мучениями. Морская болезнь косила даже самых стойких. Коридоры «Манджура» пропитал запах рвоты.
К исходу третьей ночи Обручев окончательно убедился, что не может спать при таком волнении. Попытки лечь вызывали приступ морской болезни. Попытки заснуть сидя грозили серьезными ушибами – несколько матросов уже пострадали от качки. Он пытался читать при тусклом свете электрической лампы и раздумывал, не попросить ли на камбузе еще кофе, которым единственно спасался. Остальным членам научной группы тоже не спалось, за исключением единственно приват-доцента Комарова, которому даже трубы иерихонские не помешали бы вкусить заслуженный отдых. Младший Мушкетов тоже читал, Никольский пытался вести заметки, но не мог разобрать собственный почерк.
– Вам не кажется, Владимир Афанасьевич, что качка немного стихла? – спросил юноша, поднимая голову.
Обручев заметил, что глаза у него тоже красны от недосыпа.
– Возможно. – Он прислушался к собственным ощущениям. – Даже скорее всего. Не знаю, правда, что это может означать…
Дверь в кают-компанию распахнулась.
– Вот вы где, господа? – Капитан обвел ученых взглядом, будто подозревая в чем-то дурном. – Предлагаю подняться на палубу, пока тучи вновь не сомкнулись. Полагаю, что вам следует это увидеть. Всем. – С этими словами он повернулся и вышел.
Обручев оказался на палубе третьим, уступив в поспешности только своему молодому помощнику.
Ветер продолжал дуть, пробирая до костей, однако облака разошлись. На севере громоздились непроглядной стеной тучи, но южный горизонт прояснился. В небе сияли звезды, огромные, яркие и совершенно незнакомые.
Привычных созвездий не было и следа. Горела в вышине нестерпимым огнем кроваво-алая звезда, огромная, как Сириус. А над самой водой плыло в звездной толще немыслимое облако жемчужно-голубого света, пронизанное тонкими, призрачными волокнами.
– Но… что это? – прошептал Никольский, и Обручев с удивлением отметил, что слышит его – буря уже не уносила голоса прочь, снимая с губ.
– Знак свыше, – отозвался Колчак таким тоном, что в темноте геолог не мог понять, шутит ли. – Мы благополучно преодолели Разлом.
На протяжении следующих двух суток погода хотя
