началось пиршество. То есть пировала Лоренца, с шумом, с восторгами, а Ковригин, хотя и попивал (под грибы), сидел при ней наблюдателем. А когда Лоренца, отлучив от дел серебро, схватила нож и столовую ложку и ими стала добывать деликатес, а потом и с неким хлюпающим звуком вычмокивать остатки улиток из раковин, Ковригин не выдержал и сварил молочные сосиски, показавшиеся ему, впрочем, отвратительными. Отвращение пришлось снимать полным стаканом «Кузьмича». Лоренца же, может, из-за Кузьмича, а может, и по какой иной причине, несмотря на её чмоканья, отвращения у него не вызывала. Напротив… Женщина сидела рядом с ним своеобычная. Очень может быть, что и своевольная. А это Ковригину было по душе. Расцветка её (зелеными были не только глаза Лоренцы, кстати, они лишились полнолунной круглости, по хотению Лоренцы или сами по себе, но зелёными были и её ресницы, брови углом, тени на веках, помада на чуть припухлых губах жаждущего рта, «да он расходится у неё дальше ушей…») сейчас нисколько не раздражала и не удивляла его. Виделась она азартным животным, самкой несомненной, скорее всего из хищников. В своем чавкающем удовольствии и урчании она не только не порождала в Ковригине неприятные чувства и тем более – позывы к тошноте, а, пожалуй, даже радовала его и вызывала возбуждение, напоминавшее о том, что и он самец.
– Ах! Все! – вырвалось из Лоренцы, и отрыжка заполненных желудка и пищевода подтвердила её удовлетворенное ходом жизни состояние. Она живот погладила, крякнула и, снова не сдержав отрыжки, произнесла: – А ты, Ковригин, халтурщик…
– То есть как? – удивился Ковригин. – Почему я халтурщик? И в каком смысле?
Лоренца зевнула. Сказала:
– Небо затягивает. И холодает. Как бы заморозки не случились. Ты бы печку протопил.
– Протоплю, – хмуро сказал Ковригин. – Хотя и не вижу в этом нужды. Так почему я халтурщик?
– О Рубенсе сочиняешь. В компьютер перегоняешь текст. А у самого на столе книги разложены и тетради с выписками из других книг. То есть ты обыкновенный компилятор. Сдираешь у других.
– Ты недавно в журнале?
– Ну, типа того…
– Ты о Рубенсе слышала?
– Слышала, слышала… У меня у самой… В одном из домов висит Рубенс… «Леда и лебедь»…
– Тот, что ещё вчера висел в Дрездене?
– В Дрездене – копия! – возмутилась Лоренца. – У меня оригинал.
– Ну, понятно, – кивнул Ковригин. – Поздравляю Дрезден. А об открытии Америки ты что-нибудь знаешь?
– Ну, знаю, знаю… – капризно произнесла Лоренца, будто отмахиваясь от Ковригина. – Училась не в самом худшем вузе. Колумб там и тра-та-та…
– Судя по твоему выговору, училась ты в Сорбонне. Или в Гейдельберге. Так надо понимать.
– Увы, Сашенька, училась я на станции Трудовая Савёловской железной дороги. Во Всероссийском институте Коневодства, в народе – ВГИК.
– А я по бабке с дедом – яхромский! – обрадовался Ковригин. –
