style="font-size:15px;"> – Вот он, вот Александр! – кричали другие. – На белом коне с белым султаном! Как он милостиво кланяется, как он прекрасен… Да слушайте же, слушайте: что он говорит такое?
– Да здравствует император Александр! – в восторге гремел кругом народ.
– Да здравствует мир! – отвечал государь. – Я вступаю к вам не врагом, а с тем, чтобы возвратить вам спокойствие и свободу торговли.
– Мы давно уже ждали ваше величество! – радушно крикнул один из французов.
– Я пришел бы и ранее, – не менее вежливо отвечал государь, – но ваша собственная храбрость задержала меня.
Так разглагольствовал Сергей Львович, а стоявший без дела, в ожидании своей очереди бежать в поле, старший сын его подошел ближе и подсел наконец к нему на скамейку. Прочие горожане-лицеисты точно так же невольно прислушивались к занимательному рассказу и вскоре всей толпой скучились около рассказчика.
– Как жаль, право, что всех этих подробностей мы здесь не знали раньше! – вздохнул Илличевский.
– А что? – спросил Сергей Львович.
– Да мы с такой жадностью читали в газетах о взятии Парижа. А тут раз профессор Кошанский, войдя в класс, объявил нам: «Европейская драма сыграна: Наполеон отказался от престола и удален на остров Эльбу; статуя его снята с Вандомской колонны, и Людовик XVIII объявлен королем. Наш император во всем блеске своего величия!» От восторга мы всем классом крикнули «ура!». Тогда Кошанский предложил нам, поэтам лицейским, попытаться сочинить патриотическую оду «На взятие Парижа».
– И вы сочинили?
– Да, двое из нас: я да Дельвиг.
– А ты, Александр, отчего же не написал?
– Да как-то не пишется…
– Но скоро вы про него кое-что услышите! – вмешался в разговор Пущин.
– Что же именно?
– Гм… изволите видеть… – замялся Пущин, – покуда об этом еще рано распространяться.
– Я тебя не понимаю, Пущин, – сказал Александр. – О чем это ты говоришь?
Пущин только загадочно улыбнулся.
– И не для чего тебе знать!
– Ну что ж это, господа? Какая это игра! – крикнул горожанам из-за нейтральной полосы Комовский. – Этак вас, конечно, никогда не запятнаешь.
Горожане нехотя заняли опять свои места. Очередь сдавать мяч была за Пушкиным. Стоявший рядом с ним Вальховский шепнул ему:
– Отдайся уж им в руки, Господь с ними!
– Как бы не так! – отвечал Пушкин. – Ты – Суворочка, так тебе сам Бог велит; а уж я-то, извини, добровольно не отдамся!
– И то, Пушкин, отчего бы тебе не потешить Кюхельбекера? – заговорил тут и другой сосед, Горчаков. – Смотри, как он нахохлился. Ну что тебе значит?
Пушкин ничего не ответил; но, сдав мяч, он не сейчас перебежал поле, а выждал, пока мяч достался в руки Кюхельбекеру: тогда только, не очень спешно, он пустился в путь.
