то места и команды паки достойными особами дополнены были.
Вашего императорского величества нижайший раб Антон-Ульрих».
В удовлетворение такой просьбы, 1 ноября последовал высочайший указ, подписанный, от имени императора, «Иоганном регентом и герцогом».
Между тем стали ходить упорные слухи о том, будто бы старшего сына своего, Петра, регент намерен женить на цесаревне Елизавете, а свою дочь выдать замуж за герцога голштинского Петра, чтобы таким образом обезопасить себя от двух этих претендентов на русский престол. Толковали еще, будто бы ко дню рождения герцога, 13 ноября, из Москвы прибудет командовавший там войсками брат его, и как брат, так и зять герцога, генерал Бисмарк, будут произведены в фельдмаршалы. Фельдмаршал же Миних, первый министр Остерман и несколько других, не в меру влиятельных лиц, будут арестованы. Говорили, наконец, что принца и принцессу Бирон замышляет вовсе услать из России, чтобы они не могли уже вмешиваться в его регентство от имени их сына.
Глава четвертая
Прелюдия к государственной авантюре
Так наступило 7 ноября. Молоденькая камер-юнгфера и любимица принцессы, баронесса Лили Врангель, понятно, разделяла тревоги своей августейшей покровительницы. Но беспокоило ее столько же, если еще не более, свое личное дело: будет ли иметь какое-либо последствие ее ответ кузине Мизи Врангель относительно Гриши Самсонова, который какими-то судьбами очутился в Лифляндии и зачем-то переименовался в Григория Тамбовского. Правда, что сама она ведь, в сердцах за его безумную дерзость, запретила ему показываться ей на глаза в течение целого года. Вот он и убрался вон, даже не простившись… Вернется ли он теперь или не вернется?
Так волновалась она, когда внезапно ее вызвали в приемную, где ее желал бы видеть мужик из деревни.
– Мужик? – переспросила она, недоумевая. – Из какой деревни?
– А из Лифляндии от ваших родных.
Лили чувствовала, как она побледнела и как сердце в груди у нее екнуло.
«Верно, от Гриши! Или, пожалуй, с новым письмом от Мизи».
С трудом подавляя свое волнение, она отправилась в приемную. Там не оказалось никого, кроме приезжего.
То был действительно мужик в нагольном тулупе с густой русой бородой, и поздоровался он с нею по-эстонски:
– Terre, terre, prälen! {Здорово, барышня!}
Голос как будто знакомый, да и вся фигура и оклад лица, но эта бородища… Она спросила на том же языке, от кого он прислан. Вместо ответа мужик рассмеялся, обнажив при этом ряд своих белых и ровных, словно выточенных из слоновой кости, зубов. Тут у нее не осталось уже никакого сомнения, что это он же, друг ее детства.
– Так это все-таки ты сам, Гриша! – пробормотала она, вся радостно зардевшись. – Но как ты оброс!
Опасливо оглядевшись по сторонам, он снял свою приставную бороду. Только над верхней губой у него чернели его собственные усики, придававшие его загорелому юношескому
