можно, только повинуясь ей»[63], – приводит он афоризм Фрэнсиса Бэкона. Одна любовь укрощает страсть, превращая могучего льва в послушного ягненка. Половая страсть есть сила совершенно неодолимая, пишет Розанов, и существует только одна другая сила, которая с нею справляется: сила любви. «Сильна как смерть любовь», – говорится в «Песни Песней Соломона».
Изъять страсти из семьи, как учила церковь, считает Розанов, – это значит даже не дать ей возникнуть. Страсти – это динамическое и вместе материальное условие семьи, «порох», без которого не бывает выстрела. «Не без улыбки и недоумения я читаю иногда, что причина необыкновенной разрушенности семьи в наше время лежит в сильном действии и притом разнузданных страстей. «Если бы не страсти, семья бы успокоилась». Я думаю, «если бы не страсти» – семья скорее не началась бы»[64].
«Сама ошибка Толстого, бросившего несчастную Анну под поезд, при всем авторском сознании даров ее души, ее прямодушия, честности, ума – лучше всего иллюстрирует странный и темный фанатизм общества против несчастных семей, – продолжает свою мысль писатель. – Даже гений впадал в безумный бред, видя здесь не бедствие, в которое надо вдуматься и ему помочь, а – зло, которое он ненавидел и в тайне души именовал «беспутством». Анна, видите ли, «чувственна», как будто сам Толстой, дитя-Толстой 72 года назад не явился из чувственного акта».
И далее следует чисто розановский вывод, отражающий его отношение к постановке семейного вопроса в русской литературе: «Да, это поразительно, что два величайшие произведения благородной литературы русской, «Евгений Онегин» и «Анна Каренина», посвящены апофеозу бесплодной семьи и – мук, страдальчеству в семье. «Мне отмщение Аз воздам» – слова, которые я отнес бы к нерождающим, бесплодным, – печально прозвучали у великого старца с духовно-скопческой тенденцией, которая после «Анны Карениной» еще сильнее зазвучит в «Смерти Ивана Ильича» (чувство его отвращения к жене и дочери) и наконец станет «единым на потребу» в «Крейцеровой сонате». Любовь как любование, как привет и ласка, обоих согревающая, – это грех»[65].
В книге «Религия и культура» (1899) Розанов делает первую попытку сформулировать свою семейно-родовую теорию пола, определить место семейно-брачных отношений в современной жизни. «Культура наша, цивилизация, подчиняясь мужским инстинктам, пошла по уклону специфически мужских путей – высокого развития «гражданства», воспитания «ума», с забвением и пренебрежением, как незначащего или низкого «удовольствия», всего полового, т. е. самых родников, источников семьи, нового и нового рождения. Все это умалилось, сморщилось…»[66]
Жизнь начинается там, писал Розанов, где в существах возникают половые различия. Растения и те не лишены пола, но совершенно лишены – камни. Половая жизнь – тема всей нашей цивилизации, утверждает он в книге «В мире неясного и нерешенного». В статье «Из загадок человеческой природы» (1898), напечатанной в этой книге, Розанов
Там же. С. 100.
Розанов В.В. Семейный вопрос в России. В 2 т. СПб., 1903. Т. 1. С. 75.
Розанов В.В. Семейный вопрос в России. Т. 1. С. II–III. Писатель считал, что семья и рождение ребенка воскрешают человека из «пустыни отрицания», из «нигилизма», под которым он, вслед за Достоевским, подразумевал все те формы революционного движения молодежи, с которыми был знаком или о которых был наслышан. Нигилисты – все юноши, нигилизм – весь вне семьи и без семьи; где начинается семья, кончается нигилизм, утверждал Розанов.
Розанов В.В. Религия и культура. 2-е изд. СПб., 1901. С. 167.
