идиотом… И последствия могут быть не менее чудовищные… «Ну уж нет! – решил я. – Нужно брать быка за рога. Тут, в будущем, нелепые условности, похоже, отброшены. Я вспомнил давешнюю девчонку на тротуаре. И, подавив в себе робость, показал так, как показала мне она – большим пальцем между ног. А потом указал вверх, туда, где была моя комната. И предложил:
– Пойдем?
Ляля холодно отстранилась от меня.
– Я джипси, а не бльядь, Роман Михайлович. Есть закон. Нет мужчин до свадьбы.
Вот так.
Я снова обосрался.
В далеком двадцатом веке был у меня приятель, прекрасный поэт Макс Батурин. Он покончил с собой. Заперся в общежитской комнатке и проглотил несколько стандартов снотворного, запивая водкой… Талантлив он был до гениальности. Однажды, когда он был еще жив и здоров, мы, попивая пивко, разговорились о его стихах. И он признался, что у него есть кое-какие технические приемы, наработки, которые он скрывает от коллег по музе и пегасу. Я засмеялся, а он никак не мог понять, что я вижу в этом смешного… А это было как…
Как если бы, мнящий себя хитрым моллюск скрывал от окружающих свои приемы изготовления больших жемчужин. Что, например, надо для этого брать не обыкновенную средненькую песчинку, а большую, не гладкую, а шершавую и обязательно белую… Но те, от кого сей наивный молюск прятал этоти приемы, просто-напросто не умели вырабатывать драгоценную перламутровую слизь, и жемчужины у них не получились бы, бери они хоть большие песчинки, хоть самые маленькие, хоть гладкие, хоть шершавые…
А на самом деле Макс был ярым жизнелюбом, остряком и весельчаком. И было у него такое стихотворение:
Меня повстречали Оля и Ляля
заверещали они о-ля-ля
меня не чая встретить гуляли
они скучая и тихо скуля
меня они крепко облобызали
ведь мы не виделись с февраля
и бросив в урну букет азалий
который им подарил спекулянт
мне описали свои страданья
мол тра-ля-ля и еще тополя
беседа в пивном закончилась зале
попойкой на двадцать четыре рубля
а потом мне добрые люди сказали
что Оля блядь да и Ляля блядь
и как мне быть теперь я не знаю
смеяться или же хохотать
Вот и я не знал, «смеяться мне или же хохотать». Но могу ли я на самом деле в чем-то винить Ольгу? Такие были у нас времена. А у цыган «времен» нет, у них есть только традиция. И я ощутил, что уже за одно это начал уважать столь глубоко презираемое мною доселе племя.
… Но она не обиделась, и мы весь вечер просидели с ней в «Гандже», болтая, «мол, тра-ля-ля и еще тополя»… Например, я поинтересовался, зачем тут, на станции принадлежащей контрабандистам, улицы оснащены специальными гравитационными генераторами.
– Здесь что, бывают важные государственные персоны? – спросил я.
– Нет, никогда, – отрицательно покачал она головой. – Тут есть свои
