во глубине утробы, Зародыш мой видели очи Твои;
в книге Твоей записаны
все дни для меня назначенные,
когда ни одного из них еще не было
Все это способна осознать душа каждого из нас, хотя ребенок и не догадывается, сколь разумен может быть его младенческий вопрос, правда, обращенный всегда не по адресу. Все «устроение» его, все «предсуществование» исходит от видения очами Божиими, как видение – от Слова, а Слово – от Отца. Я был «свернут» в любви, – говорит нам Библия, – любовь увидела и зачала меня; прежде чем я был создан, извлекла и соткала из небытия. Слово, Взгляд, Любовь – три вектора, ведущие к той благой, теплой, отеческой вести, которая образует исток всякого существования. Раннее детство – первая «дверь», которая открывается этой вести, чтобы пропустить ее вперед до нашего созревания. Оно – подарок ко дню нашего рождения. Чтобы принести этот дар, Господь как будто выходит из мглы Своего обитания, так что, вглядевшись, мы можем заметить Его следы. По тем следам мы можем приблизиться к Нему, как будто заглянуть за видимую оболочку творения, в то время, которое не измеряется нашим прошлым или будущим, но наполнено непреходящей радостью, той, что вступает в мир, распахивается в младенчестве каждого из нас.
Тогда я была при Нем художницею
и была радостью всякий день,
веселясь пред лицем Его во все время,
веселясь на земном кругу Его,
и радость моя была с сынами человеческими
И в нашей жизни есть забытый час веселия Премудрости, и в нем – зерно нашего знания о Боге. Зерно умирает, чтобы принести плод, и этот плод – вера – как рождение в Боге. Она несет в себе пусть стершееся, но веселящееся воспоминание об участии в пире, откуда мы зачем-то ушли. Премудрость, о которой мы не ведаем, предваряет наше существование. Она шепчет о том, что оно началось задолго до нас. Вот почему, едва выйдя из рук Божиих, мы первое время еще храним в себе их жар.
«В детстве все вещи казались мне одушевленными», – прочел я недавно в воспоминаниях одного православного епископа. Наши первые контакты с миром, которые кристаллизуются в нас, почти сливаясь с нашей личностью, станут определять затем и волю к творчеству. «Во мне – таинственно! – уцелела невинность: первого дня, весь первый день с его восхищением – изумлением – и доверием. Для меня всякий – хорош (а плохой – больной)…», – это из Марины Цветаевой, ее голос узнается сразу.8 Всякая творческая новизна вырастает из сохранившегося в нас изумленного доверия, изначального добро зело. Нетворческих людей не бывает, как не бывает людей без детства, хотя большинству из нас удается отправить его в бессрочную ссылку, прижать его ко дну души до такой степени, что оно не смеет и всхлипнуть. «Я родом из детства», – говорил Сент-Экзюпери, как мог бы сказать всякий. Подобное происхождение вовсе не означает, что мы являемся в «разумную» нашу жизнь из некого умилительного облачка, превратившегося во
Из записных книжек и тетрадей // Собр. соч. Том 4. – М., 1994, стр. 612.
